Д.Ю. Я вас категорически приветствую! Павел, добрый день.
Павел Перец. Привет.
Д.Ю. Что мы сегодня?
Павел Перец. Сегодня у нас будет такой просто калейдоскоп цитат, мы уже подходим… я не знаю, успеем ли мы в этот раз, но если успеем, то мы уже начнём говорить про убийство шефа жандармов Мезенцева, а если не успеем, то тогда перейдём к следующей программе. Но то, что я сегодня расскажу – это некий фундамент окончательный, последний слой цемента, чтобы понимать, что начнёт происходить затем: скандалы, интриги, расследования, убийства и всё такое.
Я, как обычно, начну с небольшого теста. Ну, вы знаете, важен контекст, я пример приведу – мне тут пишет москвич, скидывает фотографию и говорит: что это? Я говорю: это бадлон. Он говорит: аааа! Я говорю…
Д.Ю. Водолазка!
Павел Перец. Да, я говорю: нет, с вашими водолазками вы ко мне не лезьте. Ну т.е. вот, понимаете – у всех своя система определённая. Вот картина художника, которого я уже показывал – Ярошенко, она называется «Кочегар». Вот скажи, пожалуйста, ты когда смотришь на эту картину, какие чувства, эмоции она в тебе вызывает?
Д.Ю. Практически никаких – я сам работал кочегаром, поэтому… Ну, обычный человек. С вашего позволения…
Павел Перец. Да, это обычный человек.
Д.Ю. Одет в рабочую одежду – раз, т.е. она не может быть красивой, чистой по определению, потому что он кочегар и весь в пыли, и всякое такое. Ну, видно, что в возрасте, руки – всю жизнь занят физическим трудом. Здоровенная – это, наверное, кочерга такая, но, наверное, называется не кочерга, а что-то специфическое, да.
Павел Перец. Ну там, да, у них, тем более в то время это, возможно, вообще как-то по особому, она, скорее всего, по-немецки называлась.
Д.Ю. Небрит – видно, православный, по всей видимости, т.е. бриться нельзя.
Павел Перец. Ну, ты вошёл в такой раж аналитического мента.
Д.Ю. Нечёсаный, всякое такое… Ну, я привычный, ёлы-палы, но ни горя, ни убитости: ««Товарищ, я вахту не в силах стоять», - сказал кочегар кочегару» - здесь такого нет, просто человек, так бы сказал.
Павел Перец. Ну я, как тоже человек, работавший грузчиком, и мне там иногда пишут: «Иди к станку!» Я говорю: да я был у станка, мне не понравилось, скажем так.
Д.Ю. Фотографам советуй!
Павел Перец. Да-да. Я по первому образованию столяр-краснодеревщик, так что я это всё знаю, на стройке работал… Абсолютно точное определение: рабочий человек. А вот какое впечатление – эта картина была выставлена на очередной передвижной выставке – какое впечатление производила эта картина на интеллигенцию и разночинцев второй половины 19 века, чтоб ты познал.
Д.Ю. Позвольте, я сразу выкрикну: т.е. интеллигент и разночинец рабочего человека в естественной среде обитания нее видел никогда?
Павел Перец. Мы об этом как раз сегодня и будем говорить подробно, потому что мы тему хождения в народ затронули так вскользь, а сегодня мы вот прямо с цитатками, со всем – весь фарш.
Д.Ю. Так-так, и что же писали?
Павел Перец. Значит, писали следующее – это некий товарищ Прахов, который публиковался в журнале «Пчела»: «У меня не было долгов, а тут мне всё кажется, как будто я кому-то задолжал и не в состоянии выплатить долга. Я перерыл в моей памяти все случаи, где это могло бы случиться, и не могу отыскать предмета. Ба, да это кочегар! Вот, кто твой кредитор, вот у кого ты в неоплатном долгу, всем твоим общественным преимуществом ты пользуешься в долг». Это ключевой, базисный момент вот этой идеи, о которой мы сегодня будем говорить – что вся интеллигенция живёт в долг у народа, который ей оплатил учёбу, её хорошую жизнь и т.д.
Д.Ю. Т.е. представители верхних слоёв сословного общества внезапно осознали, что есть и другие сословия, благодаря которым они, собственно, так хорошо и живут.
Павел Перец. Да. Это, как бы, одна часть Марлезонского балета, и опять-таки, для нас, людей уже 21 века, это иногда совершенно непонятно, и твоя первая реакция – как раз яркое тому подтверждение, потому что, ну извините меня, мы вот сейчас ходим, на бомжей смотрим, и у нас тоже иногда даже никаких эмоций не возникает, потому что у нас настолько глаз замылен, а вот в то время это воспринималось вот так: рабочий человек, а я вот тут, значит, в белой рубашечке, и т.п. Это одна часть.
Вторая часть, которой мы менее сегодня коснёмся, но тем не менее я тоже сразу хотел бы зачитать одну цитатку. Ты знаешь словосочетание «Брусиловский прорыв», Алексей Алексеевич Брусилов, и вот цитата его:
«Неудачная Севастопольская война и реформы Александра Второго захватили и вызвали наружу таившееся революционное движение интеллигенции, которая страстно бросилась в агитацию. Её мечтаниям не было предела, никакие реформы её не удовлетворяли. Правда, и правительство, видя результаты своих реформ, само испугалось своей работы и начало пятиться назад, отбирая одной рукой то, что давало другой. Освобождение от крепостного права нисколько не удовлетворило крестьян, ибо земли им было нарезано недостаточно, да и та была им не в собственность – давали её общине. Народ оставался таким же безграмотным и тёмным, как и раньше. Лозунг: «Вера, царь и Отечество!» стал постепенно терять своё значение в глазах крестьян, и чувствовалось скрытое недоумение и недовольство. Развивать народ, учить его, пропагандировать идеи нового правительственного порядка считалось преступным и сильно каралось, ибо полагали наиболее удобным и лёгким держать всю народную массу в темноте. Поэтому ни идеи русской государственности, ни патриотизма, ни православия, освещённые с точки зрения правительства, не имели места, а получала широкий доступ тайная антиправительственная пропаганда. Правительство же основывало своё благополучие на терминах: «Держи и не пущай, карай!».»
Это пишет царский генерал, герой Первой мировой войны, и не только, кстати – он у нас как-то вошёл в Первую мировую войну, там, кстати, по поводу Брусиловского прорыва есть определённые нюансы, потому что не только одному Брусилову, естественно, принадлежит честь в этом замечательном действе. Но о чём пишет этот генерал: он пишет о том, что правительство – это вечная проблема нашей страны, и собственно, мой проект «Россия: чужой взгляд» я потому и затеял, что я в своё время просто наглядно понял, я человек из медиа: наше правительство в большинстве случаев, если смотреть в исторической перспективе, считало, что доносить в нужной форме какие-то свои идеи до конечного потребителя – этого не надо, зачем?
Д.Ю. И так всё хорошо.
Павел Перец. И так всё хорошо, да, а если не согласен, то вот как я приводил там цитату в своё время: «Ах надо – так надо, для целого стада, и стара, и млада лозы вертограда» - т.е. всех надо пороть. И в то же время оппозиционные силы, видя это, естественно, использовали образовавшиеся лакуны для того, чтобы заполнять антиправительственной агитацией.
Д.Ю. Ну, то же самое, что и сейчас.
Павел Перец. Т.е. на самом деле, я ещё раз хочу подчеркнуть, что проблема всех революционных движений, включая нашу страну, заключается не только в том, что какие-то злыдни хотели пойти и сковырнуть правительство, оно заключается ещё в том, что само правительство вело себя абсолютно вот (тук-тук-тук). Тут, правда, сейчас напишут: «Не стучи по столу» - в комментариях.
Д.Ю. Сейчас открою, да?
Павел Перец. Ну я ещё раз приятно сделаю (тук-тук-тук) аудиофилам – пусть меня повесят за это. Т.е. правительство наше в медийном отношении, не во всех аспектах, хотя во всех аспектах остальных там тоже были, мягко говоря, нюансы, оно… И вот это ключевой момент, к которому мы подходим: т.е.с одной стороны некий неоплаченный долг, который нужно вернуть – это такая вот идея, которая там Лавровым очень активно прописывалась, а с другой стороны полное вообще пребывание в каком-то космосе нашего правительства в медийной сфере и вообще в сфере коммуникаций. Это касается, кстати, не только внутренних аспектов, но и внешних аспектов. Внешняя борьба с чёрным пиаром тоже, если велась, то велась так топорно, либо не велась вообще.
Соответственно, для начала я бы хотел всё-таки сначала вернуться к нашим замечательным героям, чуть-чуть про них рассказать, чтобы уже через них подойти к вопросу вот этого хождения в народ.
Софья Перовская, мы в прошлый раз остановились на определённом этапе её жизни, она, в общем, одно время пребывала в таком кочевом состоянии между Петербургом, Москвой и Приморским – это село, которое её отец оставил её матери во владение с обещанием ничего не трогать и не закладывать – вот живи и пользуйся. Сама она, например, одно время как раз проводила в Симбирской губернии, где устроилась у знакомого врача в качестве ученицы докторской, и к ней приехала некая Кутузова, у неё был такой муж – Каиферия, грек, который… вот тоже такая «хорошая» тенденция – он всё своё состояние пожертвовал на итальянскую революцию, т.е. мы ещё такое сегодня встретим там. И вот эта самая Кутузова вспоминает: «Помещалась она (Перовская Соня) в крохотной каморке, чем питалась, не знаю, знаю только, что она спала на голых досках» - это привет Чернышевскому и Рахметову. «И когда она предложила мне прилечь с ней на этом жёстком ложе, то я не смогла заснуть, и на другой день, чем свет, тихонько встала и, не разбудив её, наняла возницу и отправилась дальше».
Вот тоже очень такой характерный эпизод. Я, конечно, извиняюсь, но я долгое время спал на полу, в течение 6 лет, мне было комфортно.
Д.Ю. Как так? В армии на гауптвахту попадёшь, сутки-двое-трое поспишь на деревянных нарах… Не знаю, я молодой был – у меня потом месяц всё это…
Павел Перец. Не, ну у меня, конечно, был матрасик. Я специально, наоборот, я очень долго спал на перинах, потом исправлялся. Нет, у меня, конечно, был матрасик, но он был довольно тонкий.
Д.Ю. А в этом есть какой-то смысл? Ты с докторишками общался?
Павел Перец. Для меня был, да, на самом деле, и могу, кстати, извините всё время за оффтопы такие, очень рекомендую бассейн, если у вас проблемы со спиной, то вот бассейн – и через месяц грыжи и прочие истории реально испаряются.
Д.Ю. Я когда в интернате учился, ну естественно, доктор за нами смотрел, и были кривые-хромые-горбатые, как он там – лордоз, кифоз, там какие-то эти фигни: спина кривая, поясница кривая – ну, некоторые дети спали на деревянных щитах, т.е. им специально прописывали. А когда приехал в Соединительные Штаты Америки, в город Лас-Вегас и посмотрел впервые на американцев – а у них в школе врачей нет, и физкультуры нет, и никто за ними не смотрит, потому что количество вот этих вот горбатых с откляченными задницами просто ужасает. Это сразу видно, что о детях никто не заботится. Извините, перебил.
Павел Перец. Ну вот, в общем, когда я спал на полу, как раз моим девушкам, которые ко мне приходили, было крайне некомфортно, и в итоге мне пришлось купить ещё 2 дополнительных матраса, потому что одна из моих пассий сказала: ну, либо я просто к тебе больше не приду, или приду, но мы будем с тобой играть в шахматы, а в горизонтальном положении ничем с тобой заниматься не будем, потому что мне больно. А вот Соня Перовская – дитя своей эпохи, она спала на голых досках, и вот её подруга, например, этого не вынесла. Тоже такой достаточно показательный эпизод.
И ещё один просто убийственный эпизод: она таки в Симферополе в земской больнице поступила на фельдшерские курсы, и более того, она их окончила и получила некую бумагу. Так вот, эту бумагу – диплом, там, и прочее – ей вручили, ну, не только ей, всем выпускницам, в присутствии Александра Второго, который, как вы знаете, каждое лето гостил в Крыму, и вот это, опять-таки, потрясающая совершенно коллизия исторических событий– т.е. она получает эту бумагу, она ещё вполне лояльна государю на тот ещё момент, в его присутствии получает, но кто же знает, что пройдёт буквально всего ничего, несколько лет, и именно эта девушка, которая получала эту бумагу в присутствии Александра Второго, этого Александра Второго и укокошит, ну, не собственноручно, но на будет руководить всем этим процессом. Вот, тоже довольно характерный такой эпизод.
Здесь надо прерваться, потому что здесь мы уже говорим как раз про тюремное заключение всех этих людей, которые ходили в народ, и поэтому я сейчас зачитаю сначала цитатку вот этого человека, я про него говорил – это он в молодости, это господин Морозов, один из главных теоретиков терроризма, человек, оттарабанивший почти 20 лет в Шлиссельбургской крепости вместе с Фигнер, и как раз он-то потом очень здорово интегрировался в советскую систему, в отличие от той же самой Фигнер – вот это он уже в годах. Он дожил до 90 с чем-то лет.
Д.Ю. Для тех, кто не в курсе это предтеча Носовского и Фоменко, изобретатель двойственности истории, и всё такое.
Павел Перец. Да-да-да. Он был, по-моему, ректором института Лесгафта, ему оставили его собственное имение. Но в молодости он выглядел вот так вот, т.е. человек в очочках, но обратите внимание на взгляд – т.е. взгляд такой… Тут-то он уже такой старичок-боровичок, как бы, умудрённый опытом…
Д.Ю. Уже гормон не бурлит.
Павел Перец. Да-да, а тут вот прямо, понимаете, такой, как тогда говорили, кинжальный взгляд. Т.е. вот такие были люди, и он оставил тоже свои воспоминания, очень, кстати, интересные, неплохо даже написанные периодически, хотя, конечно, воспоминания Фигнер более, на порядок выше и по своим литературным качествам, и по своей вообще фактологии.
Вот что писал Морозов по поводу этого самого хождения в народ, т.е. ещё раз, чтобы вы понимали: нужно отдать долг, как его отдавать – нужно идти в народ и проповедовать свои идеи. Но поскольку никто не знает, как в этот народ идти, поскольку они вот это вот видели только на картинах преимущественно, то там бывали всякие нюансы. И вот я тоже тут пару цитаток Веры Фигнер сегодня зачитаю:
«Повальное движение того времени учащейся молодёжи в народ возникло не под влиянием западного социализма, - это пишет революционер. – Главным рычагом его была народническая поэзия Некрасова, например, которой все зачитывались в переходном возрасте, дающем наиболее сильные впечатления».
И очередной раз моя любимая тема – тема субкультуры, ну т.е. переходный возраст – это подростковый возраст, пубертат, всё такое остальное, т.е. это тот возраст, когда у нас как раз вся молодёжь или какую-то музыку слушает определённую, или бегает с мечами по полям, сражается, некоторые потом этим занимаются до старости лет, но это нормально.
Д.Ю. Зарабатывают неплохие деньги ещё.
Павел Перец. Да, зарабатывают неплохие деньги. Как известно, самые сложные годы жизни у мужчины – это первые 40 лет, потом всё начинает попроще. Соответственно, а тогда были свои определённые эталоны. Про Некрасова я уже рассказывал – как он вынужденно прогнулся после покушения Каракозова, как он писал эту отвратительную оду Муравьёву-вешателю, и прочее. Но параллельно с этим Некрасов писал, например, такие строки известные: «Иди в огонь за честь Отчизны, за убежденья, за любовь, иди и гибни безупрёчно, умрёшь не даром, дело прочно, когда под ним струится кровь». Это «Поэт и гражданин» - известное стихотворение, вот у нас сейчас, как ты знаешь, есть проект замечательный «Поэт и гражданин»…
Д.Ю. Помойный, да.
Павел Перец. У тебя вот даже портрет одного из участников висит над унитазом здесь в студии – открою страшную тайну. Соответственно, вот это воздействовало на умы, они, начитавшись этого, вдохновившись, и один из ключевых моментов, опять-таки, с точки зрения конспирологии – это сам Морозов пишет, что возникло не под влиянием западного социализма. Хотя тут он лукавит – конечно, влияние было, но оно было не таким глобальным, как принято приписывать.
Дальше вот ещё очень хороший такой был Муравский, его прозвали «Дедом» среди революционеров, потому что он свою революционную деятельность начал ещё в 60-ых годах, а надо сказать, что жизнь революционера крайне коротка, и если ты в 60-ых годах начинал, а там в 77-ом всё ещё, ну ты уже просто мастодонт, потому что, как правило, это всё было гораздо короче.
Д.Ю. Т.е. государство всё-таки с ними работало?
Павел Перец. Государство работало, но оно работало неграмотно, и об этом мы тоже сейчас поговорим.
«Паспорт, котомка, дюжина с лишним «изданий»…», т.е. они несли с собой «издания», книжки.
«Крепкие ноги… Множество планов, мечтаний» - «множество планов, мечтаний» - это тоже ключевой момент: все шли, естественно, с такими горящими глазами.
«Нивы, покосы, светлые виды, приволье…
Тракты глухие… В хатах мужичьих бездолье.
Но в хате каждой
«Страннику» хлеб-соль готова...
С жадностью люди
Слушают равенства слово» - ну, с какой жадностью они там слушали, это мы тоже там подкорректируем.
«В селах жандармы,
Штрафы, оброки, поборы...
«Быть, братцы, бунту!» —
Слышно кой-где в разговоре.
Добрая почва:
Семя тут ладно упало...
Ну-ка, что дальше?
Пашни еще ведь не мало.»
Т.е. шли сеять вот это вот семя пропагандистское. Небезызвестный нам уже, я вот показывал в прошлый раз из портрет коллективный: т.е. ещё раз – это вот у нас господин Огарёв, а это вот тот самый Герцен. Вот что писал Герцен, например, тоже из нашей любимой Англии:
«Начальный рёв морской волны, которая закипает, чреватая бурями после страшно утомительного штиля. В народ! К народу – вот ваше место, изгнанники науки».
Тоже очень ключевой момент: изгнанники науки, т.е. он явно сразу объясняет, кто идёт в этот самый народ – т.е. это люди, которые учились в основном в университетах, в высших учебных заведениях, а потом туда ломанулись.
Персонаж, о котором, ну, что-то мне подсказывает, не успеем сегодня рассказать – Степняк-Кравчинский, я показывал портрет в прошлый раз. Ну это вообще, как бы, такой… У него всё очень восторженно, я ещё потом зачитаю кое-какие цитатки из его романа «Кожухов». Вообще надо сказать, что Степняк-Кравчинский, например, затем Савинков – они оставили литературные труды, и вот эти литературные труды как ничто раскрывают их богатый внутренний мир, на самом деле. Если внимательно прочитать, то, в принципе, даже никаких воспоминаний не надо, потому что человек всё-таки пишет литературное произведение, особенно явно автобиографичное, ну, так сказать, невольно пропуская кое-какие моменты.
Д.Ю. Автор пишет про себя, да.
Павел Перец. «Точно какой-то могучий клик, исходивший неизвестно откуда, пронёсся по стране, пронизывая всех, в ком была жива душа, на великое дело спасения родины человечества» - вот вы тоже, опять-таки, зацените патетику: «На спасение родины человечества…» - вот примерно с таким посылом люди шли.
Баранников – это тоже в будущем известный террорист, он как раз тоже вместе с Андрианом Михайловым и Степняком-Кравчинским участвовал в убийстве шефа жандармов Мезенцева, он участвовал, мы об этом поговорим, в попытке освободить Войноральского под Харьковом, но потом он не дожил до убийства Александра Второго, и его вместе с Квятковским и ещё несколькими народовольцами схватили и казнили в Петропавловской крепости… Не в Петропавловской крепости, я имею в виду – просто схватили.
«Недолго прожил я в Ростове, всего какую-нибудь неделю, и переодевшись теперь уже в лапти и сермягу (т.е. это для них был такой, как это называется, косплей, да, это по-умному называется), отправился в этот самый народ. Непривычная обувь до крови растирала ноги, мешок, в котором находились 2-3 рубашки, свитка, да ещё кое-что, оттягивала плечи. Эх, время, счастливое время! Как, несмотря на всё это, хорошо жилось тогда, как легко дышалось, каким восторгов наполнялась по временам душа!» - ещё одно свидетельское показание, которое говорит о том, что у людей был такой пассионарный порыв: да, ноги стёрты в кровь, но зато простор, понимаешь! Я хочу сказать честно, что у меня тоже самый счастливый мой период жизни, когда у меня не было никакой работы, я жил вообще на бобах, но я никому ничего не был должен, я ходил в Летний сад писал книжечку…
Д.Ю. Прекрасно себя чувствовал.
Павел Перец. И прекрасно себя чувствовал, да: ты встаёшь, и ты понимаешь, что над тобой ничто не довлеет сегодня – это такое потрясающее чувство!
Пётр Кропоткин, которому мы посвятили целый выпуск в прошлый раз: «У всех их не было никакой ещё мысли о революции, насильственном переустройстве общества по общественному плану», - т.е. люди ещё были абсолютно такие мирные муравьи, шли в этот народ.
Юрий Богданович, про него я тоже уже говорил – вот, я просто хочу, чтобы у вас эти лица начинали как-то перед глазами… Это называется «методический метод вдалбливания информации». Юрий Богданович – я хочу напомнить, я говорил об этом – это человек, который вместе с Якимовой, они были владельцами лавки Кобозевых на Малой Садовой, откуда вёлся подкоп, чтобы взорвать Александра Второго. Ну это чтобы как-то идентифицировали:
«Пария не только не враждебна государству, она не враждебна и существующей форме правления – монархии» - это опять пишет человек, который потом эту монархию собирался убивать. Т.е. вы понимаете, был такой розовый период у них у всех.
«Живя долго и близко с народом, мы не могли не видеть, что монархический принцип силён и живёт в народе,» - упс, какая новость! – «Мы убеждены, что если бы даже свершилась революция, то и она, изменивши всё, не коснулась бы принципа монархии, но ещё санкционировала и укрепила бы её, создавши действительную жизненную связь народа с его государем».
Т.е. вы понимаете, какой разброд был мнений даже среди революционеров, потому что краеугольным камнем был как вопрос о том, что делать с царём в случае… Ну т.е. по логике-то вещей, понятно, что в идеале-то с ним сделать, да, и в общем, потом кое-кто так и поступил. Но вот для них это ещё был вопрос открытый, дебатируемый, и вот посмотрите, какая была позиция, совершенно удивительная, у человека, который потом будет участвовать в цареубийстве. А это буквально за несколько лет он пишет до этого момента.
Лев Тихомиров, я показывал тоже портрет его, ещё раз покажу – это вот он в молодости, и вот он уже в старости. Это как раз один из главных идеологов партии «Народная воля», член Исполнительного Комитета, потом он стал ренегатом – он переметнулся в правительственный лагерь. Это была совершенно филигранная, как раз удачная процедура в стиле позднейших процедур ЧК, в стиле «Трест», «Синдикат» и прочих – как приманить из Франции Тихомирова обратно сюда, и она удалась, т.е. всё-таки, когда хотели – могли. Но я хочу сказать, что всё, что я буду цитировать здесь из Тихомирова, он уже писал таким закоренелым монархистом, т.е. он так уж… иногда тоже немножечко его клинит:
«Между тем хождение – было нечто столь новое, заманчивое, интересное, требовало стольких мелких занятий, не утруждающих головы, вроде изучения костюмов, манер мужиков, подделки паспортов, требовало столько лишений физических, которые удовлетворяли нравственно, заставляя думать каждого, что он совершает акт самопожертвования, что наполняло всё время всё существо человека».
Т.е. опять-таки, это было некое очень интересное времяпрепровождение для молодёжи. И вот, кстати, Фигнер подчёркивает момент, с которым мы сегодня тоже столкнёмся: «До конца 1876 года русская революционная партия разделялась на 2 большие ветви: пропагандистов и бунтарей, первые преобладали на севере, вторые на юге. Современное положение крестьянина таково, что недостаёт только искры. Этой искрой будет интеллигенция. Когда народ восстанет, движение будет беспорядочно и хаотично, но народный разум выведет народ из хаоса, и он сумеет устроиться на новых и справедливых началах» - вот это просто песня: т.е. возникнет бунт…
Д.Ю. Да-да, это отдельные граждане называли Владимира Ильича «кремлёвский мечтатель», а это даже не мечтатели.
Павел Перец. Это да. Т.е. возникнет бунт, но народный разум выведет народ из хаоса, и он сумеет устроиться на новых и справедливых началах.
Д.Ю. Хотелось бы задать вопрос, как часто вы с этим народным разумом сталкивались?
Павел Перец. Да вообще – как?! Как?! Она не сталкивалась, я сейчас дальше прочитаю её завершающую цитату. Как? Ну, про Веру Фигнер надо вообще отдельную передачу посвятить, потому что у неё… Ну, во-первых, это была девушка на стиле, в отличие от Перовской, у Перовской всё время был один стиль: такое чёрное, коричневое платье, белый воротничок – всё, это как бы её style был по жизни. Фигнер – всё нормально, она, действительно, была очень красивой женщиной, в своё время её специально посылали в Кронштадт к матросам, т.е. там сидят офицеры такие, где вокруг одни только проститутки, либо жёны каких-нибудь своих начальников, и тут приезжает такая девушка и начинает им рассказывать про то, что есть определённая несправедливость в обществе, всё это с горящими глазами, с таким вот бюстом, и прочее, и очень круто себя подававшая. Поэтому она могла, но «народный разум выведет народ из хаоса» - как?! Каким это образом, т.е. вот реально был… т.е. переводя на простой язык, как это в рекламе: давай продадим, а там как-нибудь уже под это подверстаем, что мы будем делать.
Д.Ю. Да-да-да, мы за всё хорошее против всего плохого – типичное.
Павел Перец. Ну т.е. да… В отчёте Третьего отделения вообще вот это всё движение назвали целым легионом, т.е. «легион пропагандистов».
Д.Ю. Это ассоциации с бесами, которых изгонял Иисус Христос из свиного стада, да?
Павел Перец. Да. И вот Фигнер уже пишет непосредственно про её личный опыт. Цитата длинная, но я хочу её зачитать – сейчас ты много интересного узнаешь:
«В первый раз в жизни я очутилась лицом к лицу с деревенской жизнью,» - ну т.е. уже, да? - «…наедине с народом, вдали от родных, знакомых и друзей, вдали от интеллигентных людей», - это очень важно! – «Признаюсь, я почувствовала себя одинокой, слабой, бессильной в этом крестьянском море. Кроме того, я не знала, как и подступить к простому человеку» - как вам?
«Грязные, истощенные...» - а это уже для поклонников России, которую мы потеряли. – «…болезни все застарелые: у взрослых на каждом шагу ревматизмы, головные боли, тянущиеся 10-15 лет; почти все страдали накожными болезнями - в редкой деревне были бани, в громадном большинстве случаев они заменялись мытьем в русской печке; неисправимые катары желудка и кишок, грудные хрипы, слышные на много шагов, сифилис, не щадящий никакого возраста…»
Про сифилис – это вообще отдельная тема – я вот тут водил экскурсию в конце Фонтанки на площади Репина и показывал на Калинкинскую больницу – первую венерическую больницу вообще в России. Дело в том, что это как-то у нас… ну, есть, на самом деле, сейчас и работы, и публикации более-менее вменяемые, но большой проблемой России конца 19 – начала 20 века была эпидемия сифилиса, особенно среди крестьян, потому что никакая компания, производящая презервативы, свою рекламу в деревнях не проводила.
Д.Ю. Они тогда были?
Павел Перец. Презервативы были, но они были не в ходу совершенно – ну зачем? Т.е. это мешает ощущениям.
Д.Ю. Да-да-да. Ну как сейчас в Африке СПИД, например.
Павел Перец. «…струпья, язвы без конца, и все это при такой невообразимой грязи жилища и одежды, при пище, столь нездоровой и скудной, что останавливаешься в отупении над вопросом: есть ли это жизнь животного или человека? Часто слезы текли у меня градом в микстуры и капли, которые я приготовляла для этих несчастных; их жизнь, казалось мне, немногим отличается от жизни сорока миллионов париев Индии, так мастерски описанной Жакольо» - это был такой известный тогда роман, который ходил. Ну, как в Индии живут – там и до сих пор так живут некоторые.
Д.Ю. Всё те же 40 миллионов, а может быть, и больше.
Павел Перец. Да-да-да. Нет, ну там есть миллионы, которые живут и нормально, надо сказать, но и есть, да, регионы и прочее, там же ведь по-прежнему кастовая система, она, конечно, не такая, как в 19 веке, но в определённых регионах ещё жива.
«…когда работа кончалась, бросалась на кучу соломы, брошенной на пол для постели; тогда мной овладевало отчаяние: где же конец этой нищете, поистине ужасающей; что за лицемерие все эти лекарства среди такой обстановки; возможна ли при таких условиях даже мысль о протесте; не ирония ли говорить народу, совершенно подавленному своими физическими бедствиями, о сопротивлении, о борьбе; не находится ли этот народ уже в периоде своего полного вырождения; не одно ли отчаяние может еще нарушить это бесконечное терпение и пассивность?»
Т.е. состояние у девушки было полной вообще депрессии окончательной, когда она, оторвавшись от интеллигентных людей, столкнулась с реальным положением в деревне.
«Я поступила в земство как фельдшерица. В очень скором времени против меня составилась целая лига, во главе которой стояли предводитель дворянства и исправник, а в хвосте - урядник, волостной писарь и т. п. Про меня распространяли всевозможные слухи: и то, что я беспаспортная, тогда как я жила по собственному виду, и то, что диплом у меня фальшивый, и пр. Когда крестьяне не хотели идти на невыгодную сделку с помещиком, говорили, что виновата я; когда волостной сход уменьшал жалованье писарю, утверждали, что виновата в этом опять-таки я», - т.е. во всём виноваты жидомасоны, пиндосы, у кого-то русские и т.д.
«Производились негласные и гласные дознания; приезжал исправник; некоторые крестьяне были арестованы; при допросе фигурировало мое имя; было два доноса губернатору, и только благодаря хлопотам, которые принял на себя председатель земской управы, я была оставлена в покое. Вокруг меня образовалась полицейско-шпионская атмосфера: меня стали бояться. Крестьяне обходили задворками, чтоб прийти ко мне в дом...
Вот эти-то обстоятельства и привели меня к вопросу: что я могу делать при данных условиях?» - ключевой момент! Т.е. человек отправился в деревню, увидел это всё, увидел полную вообще невозможность, потому что всё против тебя, ну всё, а иногда тут… ну, она фельдшерицей работала, поэтому крестьяне к ней шли, а те, кто приходили в качестве кузнецов, ещё прочие, так их сами же крестьяне и винтили. Но тут вот против неё всё эта система от исправника до писаря.
Д.Ю. Я бы сказал – это не система, это общество.
Павел Перец. Да, это такое общество, абсолютно кастовое, со своими утверждёнными законами, где реально крестьянин – это в 90 случаев из 100 забитое на уровне животного существо.
Д.Ю. Я бы отметил от себя: первое, т.е. про грязь – это главное отличие. Вот для нас нормально, вроде, рабочая одежда, а эти-то – они так не ходили. Главное отличие благородного от неблагородного, от всякой подлой черни – это чистота одежды и организма в целом. И как нам доподлинно известно, у всех русских крестьян есть русская баня, в которой они постоянно, в отличие от всяких чурок, они постоянно моются, и они всё время чистые. Т.е. вот наглядный пример: докторов там просто нет, т.е. кожные заболевания…
Павел Перец. Нет, все народные… только народными способами. Более того – вот они мылись в печке, так я хочу сказать, что когда у тебя есть печка, ты уже на коне. Так печка-то не у всех была.
Д.Ю. Не у всех, да. Это серьёзное сооружение, стоит денег, соответственно.
Павел Перец. Стоит денег, более того, печник был таким на уровне шамана, потому что печь сложить – это нужно обладать не только какими-то профессиональными навыками, это нужно вот что-то там сверху иметь, чтобы была тяга.
Д.Ю. И далее: а вот тотальная эпидемия сифилиса. Сифилис тогда был, кстати, не такой, как сейчас, это сейчас там с 3 таблеток вылечивают, тогда вылечить было нельзя.
Павел Перец. Ну и нечем было, ещё не открыли как бы…
Д.Ю. Да-да-да. Известные положения, что в первой стадии, как там – нос проваливается, на второй – нос проваливается на фотографии, а в третьей – цветы на могиле не растут. Это вот оно как раз. И тут интересно бы сказать: т.е. врачей нет, а поди в каждой деревне, т.е. пардон, в селе есть церковь, приход, и морально-этическое состояние т.н. паствы, которая поголовно заражена сифилисом, она говорит…
Павел Перец. Ну, она не поголовно, но там помимо сифилиса был целый букет. Я могу сказать…
Д.Ю. А я тебе наоборот скажу, что некоторые населённые пункты были поражены целиком – так крепка была вера и настолько высок был моральный дух. Человек, зашедший в это со стороны, а при этом – я уж извиняюсь, это не домысел, но собственная мысль, так сказать – а мы тут родились. Как у Высоцкого: «Ты давно не был здесь, мы всегда так живём». И родившиеся, и выросшие в середине всего этого считают это абсолютно нормальным, это естественное устройство общества.
Павел Перец. Вот, этот момент важный – потому что они же, крестьяне, в большинстве случаев даже не осознавали, что с ними происходит на физиологическом уровне: ну что-то там… Я читал некоторые воспоминания, особенно военные – как люди относились: т.е. у него там контузия, прочее – ну да, немножко голова поболела, ну пошёл дальше. Т.е. у человека сотрясение, ему по идее надо как-то сейчас лежать, тра-ля-ля, а он всё – через несколько дней опять винтовку в руки и вперёд на танки. Ну, немудрено, что у него потом до конца жизни адские головные боли, мигрени и всё такое прочее.
Потом с твоим коллегой как раз шли по коридору, у меня тут просто будет экскурсия по Лубянке – они же все там: Дзержинский, Менжинский и прочие – у них всех был такой бэкграунд тюремный, т.е. они реально были самые больные люди в стране, т.е. у них был набор болячек, потому что им это всё досталось от этого, это всё не проходит.
Д.Ю. Конечно!
Павел Перец. Да, и даже там врачи иногда не в состоянии были помочь. А что уж тут говорить про крестьян каких-то. Это очень важный момент, и вот представьте себе: люди, вот ты живёшь – Петербург, студенческие сходки, бла-бла-бла какие-то, трактиры студенческие, как это, кухмистерские назывались. Вы там собираетесь, что-то обсуждаете, ходите на лекции, в лабораториях, там, эксперименты, приборы, а тут вот ты попадаешь в такое, и у тебя просто шок. И вот ключевой момент у Веры Фигнер: «Вот эти-то обстоятельства и привели меня к вопросу: что я могу делать при данных условиях?»
Вот они сходили в народ, и вот после этого начали понимать, что это бесполезно, ну по крайней мере, такими вот силами, что у них есть, это бесполезно.
Д.Ю. Т.е. подвижничество, когда индивидуальным порядком что-то делаешь среди, ни к чему не приведёт.
Павел Перец. Ни к чему не приводит, либо оно может привести, если это делать более массово, более долго, а люди молодые, у всех там… ну не у всех, у большинства шило в одном месте, вот мы сейчас, может, про Желябова поговорим, про его известную цитату про то, что история движется медленно, её надо подталкивать. Им хочется здесь и сейчас какого-то экшна, им хочется видеть результат своей деятельности, а его нет и не может быть.
И вот она, последний абзац из этого:
«Если за эти 2 года я ничего не сделала для революции, то этому я должна положить конец. И я решила, что более не возвращусь к крестьянству, я останусь в городе и буду вместе с другими действовать с другого конца, нападая на правительство, будем расшатывать его и добиваться свободы, которая даст возможность широко воздействовать на массы».
Т.е. вот человек пришёл уже к такому выводу. Девушка, кстати, образованная, красивая, которая жила до этого если не в шоколаде, то в какао точно.
Д.Ю. Ну, с точки зрения наших ныне богобоязненных граждан, всё это недопустимо, всё должно оставаться так, как есть. Проклятые революционеры, бесы, имя которым легион – т.е. тут, по-моему, вообще понимание отсутствует, что известный тезис, что низы не могут, а верхи не хотят, он ни до кого так и не дошёл, не смогли понять.
Павел Перец. Когда читаешь эти все воспоминания, ты понимаешь, что революция – это был абсолютно естественный и неизбежный момент, не было бы большевиков, пришли бы какие-нибудь другие –шики, там. Т.е. вообще по факту в начале 20 века всем казалось, что это должны быть эсеры – мы об этом ещё поговорим. Но там среди них были такие персонажи, которые, я не знаю, опять-таки, извините за оффтоп: я сейчас параллельно просто изучаю личность Савинкова, и там вот такой он загадочный… Да что в нём загадочного?! Абсолютно позёрский такой чел, с которым не могли справить никто – ни царское правительство… Он бежал из Севастопольской военной тюрьмы. Ничего – чекисты разработали прекраснейшую операцию «Синдикат-2», просто … - это художественное произведение без малого, развели просто как лоха. Там была многоступенчатая история: сначала одного засылал он, потом второго засылал. Второй когда приехал, он им сказал: «Ты когда будешь письмо писать, если что-то будет не так, ты просто точку в начале предложения не ставь». Но чекисты же все из этих, они же всё знают.
Д.Ю. Не дурней паровоза, да?
Павел Перец. Они сказал: «У вас что – проблемы с пунктуацией?» Пум точечку – и всё, и Савинков приехал в Советский Союз, где его под белы рученьки…
Д.Ю. И угомонили.
Павел Перец. И угомонили, а царское правительство ничего не могло с ним сделать, понимаешь. Но это так, извините, это анонс будущих, там, я уж не знаю, когда мы дойдём до Савинкова, но мы дойдём и до Савинкова, и до всей этой братии, про Евно Азефа мы поговорим, эту «прекрасную» личность.
Ещё одна цитатка. Хочу сказать, что всё, что я вам сейчас рассказываю, есть в интернетах в свободном доступе: запечатлённый труд Веры Николаевны Фигнер – это и на Lib.Ru, и где угодно, берите, читайте. Книга абсолютно достойная.
Д.Ю. Очень хорошая, у меня есть.
Павел Перец. Очень хорошая книжка реально, очень хорошим языком написанная, и из всех воспоминаний, написанных революционерами, историки больше всего, конечно, ссылаются на Веру Фигнер, потому что у неё, конечно, тоже там есть неточности, тра-ля-ля, но она даёт очень такие ёмкие и чёткие характеристики людям, она очень круто описывает те или иные ситуации, она по фактологии очень интересно иногда какие-то детали приводит.
Д.Ю. Ну, тётенька была умная. Я к этому заходил с другой стороны – мне было очень интересно, кто сидел в Шлиссельбургской тюрьме, а она поскольку с гражданином Морозовым – самые выдающиеся сидельцы, вот через них, там, почитав одного, почитав другого… Сидел там ещё такой гражданин Новорусский. Гражданин Новорусский наилучшие мемуары, по-моему, оставил. Я тебе рассказывал, как он там лук сажал вверх ногами, ещё чего-то. Она – звезда, просто звезда.
Павел Перец. Она – звезда, без дураков, и к сожалению, я хочу сказать, забегая вперёд, что как раз Фигнер, в отличие от Морозова, когда начался делёж власти большевистской, уже внутри, что опять-таки совершенно естественный процесс, и опыт Французской революции это показывает, она очень жёстко приняла позицию по отношению к Сталину. Это судьба человека, который видел, с чего всё начиналось, и к чему всё пришло. Но с другой стороны, тётенька, ну ты же сама всё это начинала, т.е. ты одна из причин того, что сейчас происходит. Не было бы тебя, не было бы твоей железной воли, а Фигнер и Перовская – это такие две рабочие лошади «Народной воли», без них бы там вообще бы ничего не стояло, не плясало бы, не лежало, и ничего этого, может быть, и не было бы потому что в истории же всё вот так вот за другое, цепь событий…
Ещё одна цитатка, я хочу вам прочитать – это уже Иван Ильич Петрункевич, это уже совершенно из другой оперы персонаж, это один из лидеров Земского движения, он юрист известный, ну и он, естественно, потом, как и многие из этих людей, был членом кадетской партии и даже членом Первой Государственной Думы. Вот что он пишет со своей уже стороны:
«Церковные школы существовали у нас только на бумаге, а школы бывшего Министерства государственных имуществ при введении земства закрывались сами собою. Вскоре наш уезд, далеко не самый богатый, занял первое место по числу народных школ, учителя которых со всею страстью исполняли свою нелёгкую миссию, не только обучая детей, но и среди взрослого населения распространяя сознание важности образования».
А важность образования, я бы хотел сказать, она ведь не только заключается в том, чтобы там народ книжки читал, а в том, чтобы хотя бы он тоже понимал, например, что такое сифилис тот же самый, ну т.е. это же всё с этого начинается.
Д.Ю. Комплексно.
Павел Перец. Да. «Именно это привлекло внимание жандармерии. Летом 1874 года в нашем и соседнем уездах был произведён настоящий учительский погром». А 1874 год – это как раз год вот этого хождения в народ тотального. «Так что многие учителя были арестованы и заключены в Петропавловскую крепость. Был создан политический процесс, известный под именем Процесса 193-х (мы как раз про него сегодня будем говорить). Я был вызван давать свидетельские показания.
Хорошо помню этот день - 13 ноября 1877 года. Вход в заседание судебной палаты в Петербурге был по билетам. Получить билет мне не удалось, и я был допущен в суд только в день моего допроса» - ну я рассказывал, что эти судебные процессы – это были как театральные постановки просто, туда хотели попасть все.
Напомню всем, что всё это стенографировалось, печаталось в газетах, ну и теперь талантливые исполнители, вроде гражданина Лурье, это активно используют. Рекомендую, я когда-то в газетах работал, в библиотеке Академии Наук, читал…
Ну вот после процесса Веры Засулич как раз это стало печататься только в «Правительственном Вестнике», но вот до этого оно всё там прекрасно публиковалось.
Д.Ю. Уголовные и дальше продолжали печатать.
Павел Перец. Не, вот как раз с уголовными там всё было нормально, по поводу уголовных тут что Лурье, что этот вот Акунин – если этим заниматься, источников выше крыши.
Д.Ю. К сожалению, на смену таким замечательным зрелищам, выступлениям живых людей пришёл Голливуд, больше мы с этим не знакомы, а наблюдать в судах за развитием очень-очень интересно. Извини, перебил.
Павел Перец. Ну, есть прекрасный Голливуд – где он, наверное, на Первом канале идёт, «Час суда», или как он называется? Какая-то есть передача.
Д.Ю. Рвотный порошок, блин, т.е. настолько…
Павел Перец. Нет, там прекрасные актёры, я двоих знаю, кто там играл – откуда я это всё и в курсе. У меня просто, сейчас-то я мало в столовую хожу, у меня рядом с работой столовая, и там телевизор висит, и поскольку я в определённое время ходил, я всё время попадал на одни и те же передачи. В какой-то момент я стал стараться садиться бочком или спиной к этому ящику, потому что нереально.
Д.Ю. Ад, да.
Павел Перец. Да. Но потом, видать, может быть, кто-то им сказал, и там стали крутить какие-то нейтральные каналы.
Д.Ю. Да-да-да. Нет бы показать про Краснодарскую судью, которая справляет дочке свадьбу на 2 млн.долларов, а вся братва в курсе, и никто ничего не видит – вот это да! Как говорил Сет Гекко в худ.фильме «От заката до рассвета»: «That what i call a fucking good show» - вот это оно.
Павел Перец. Извините за очередной оффтоп, мне очень понравился пост одного моего дальнего знакомого, который написал: вот все там обсуждают эти 2 млн., и прочее, а я вот обратил внимание на лайн-ап (лайн-ап – это набор артистов). Вот если бы у меня была свадьба на 2 млн.долларов, у меня бы там был «Franz Ferdinand», у меня бы Том Йорк пел бы под гитару свои песни из RADIOHEAD, ещё бы кто-нибудь там танцевал. А у них там что – «Роза чайная» с этим Басковым, и прочее?
Д.Ю. Ну, это то, что мама любит. Мама-то в возрасте, ты же понимаешь, красиво. Причём, Тома Йорка позвать, я подозреваю, очень-очень сильно дешевле.
Павел Перец. Да!
Д.Ю. Кому он нужен, да? Бездарь! Со своими никчёмными песнями, да.
Павел Перец. Песни у него грустные, какие-то депрессивные. То ли дело Верка-Сердючка – вот это наш формат! Как у нас, видите, так вот…
Так вот, соответственно:
«Подсудимые выглядели ужасно. К этому времени они уже провели в крепости около трех лет - и некоторые не дожили до дня суда. Умер от чахотки и Трезвинский, учитель нашей школы в селе Плиске, совсем молодой человек, горячий, пылкий, истинный подвижник своего дела. Другой из наших учителей, Франжоли (про него мы ещё поговорим), самый умный, сдержанный и вообще выдающийся человек, оставивший петербургский Технологический институт с тем, чтобы "идти в народ", был этим судом приговорен к ссылке в северные губернии, - и это притом, что ни одно из выдвинутых против него обвинений не подтвердилось. В народе его так любили, что после его ареста крестьяне пришли в возбуждение, и некоторые горячие головы предлагали отбить его у жандармов. Из своей северной ссылки Франжоли бежал в Швейцарию, где вскоре и умер. Таких погибших, как Трезвинский и Франжоли, было много; их безвременная смерть - на совести режима, требовавшего жертв ради своего существования».
Забегая вперёд, могу сказать, что Франжоли, когда он выступал на этом Процессе 193-х, произнёс потрясающую речь, где он сказал: «Меня посадили по каким-то обвинениям, я надеялся, что мне хотя бы здесь во время суда расскажут, за что я сижу, а мне даже здесь не могут этого толком сказать – за что меня посадили?»
Т.е. вот опять-таки, такое абсолютно обоюдное… т.е. люди идут абсолютно с чистыми какими-то помыслами просвещать народ, что-то им преподавать, им т.д., и их вообще бессистемно хватают: ага, ты из этих… И вот генерал Новицкий, который занимался, курировал эти аресты, он писал, что было арестовано до 4 тысяч человек, а изначально вообще 8 тысяч. И вот 4 тысячи человек, из них потом… А почему процесс-то 193-х был назван – да потому что судили 193 человека. Т.е. 4 тысячи их… И как я уже объяснял, они там, собственно, все и перезнакомились в этой тюрьме, т.е. они приехали…
Д.Ю. Кузница кадров.
Павел Перец. Да, кузница кадров такая.
Д.Ю. Многие не знают: татуировка на руке «Не забуду мать родную» - это про тюрьму.
Павел Перец. Ещё одно свидетельство, это уже Михаил Христофорович Рейтерн – это был министр финансов на тот момент. Вот он пишет:
«Тягостное положение России, всеобщее обеднение, застой в торговле и промышленности – все эти обычные последствия военных обстоятельств могли стать отличной почвой для революционной пропаганды».
А тут ещё ведь крайне важный нюанс: дело в том, что это было время Русско-турецкой войны 1877-78 гг. Этому предшествовало такое народное движение на Балканах, куда некоторые отправлялись добровольцами помогать нашим братушкам-славянам, другое дело, что наши братушки-славяне такие оказались потом благодарные нам…
Д.Ю. На доброе отплатили презлым.
Павел Перец. Да, ну это вечная история российская, начиная с Николая Первого, начиная с Павла Первого – вот это такое вот… рыцарские вот эти жесты: помогать, у нас же договор с императорами, они же меня не подставят…
Д.Ю. Говорят, что ключевым моментом было – это когда французы, пришедшие к нам, всю Смоленскую область сожгли, а царь-батюшка не потребовал денег за это.
Павел Перец. Александр Первый не потребовал вообще ни копейки.
Д.Ю. Вся Европа развела руками: видимо, вы совсем того…
Павел Перец. Что касается Александра Первого, у него была определённая мотивация – он объяснял это таким образом… Он не только это объяснял, ну он, конечно, тоже был рыцарь без страха и упрёка, и всё такое прочее, но он говорил, что если мы сейчас с них возьмём такую большую контрибуцию, у них, соответственно, не будет денег, опять будут напряжения…
Д.Ю. Ой-ой-ой!
Павел Перец. Нет, и это приведёт к революционной ситуации, и нам опять придётся это всё разгребать в очередной раз. Поэтому…
Д.Ю. А так не пришлось.
Павел Перец. А так не пришлось, да-да-да. Ну, видите, к сожалению, мудрость не свойственна многим, она свойственна очень малому количеству людей, и иногда даже тебе кажется, что ты такой умный, ты такой мудрый…
Д.Ю. Всё время кажется.
Павел Перец. Да-да-да, особенно комментарии…
Д.Ю. Пока мордой об стол не приходишь.
Павел Перец. Да, все такие вообще мудрые, умные, такие советы дельные дают: иди вот, на завод устройся, например, или прочее – подстригись, или наоборот – зачем ты постригся? Ну в общем, вот такого плана, очень мудрые, умные советы, но на самом деле людей, которые реально здраво могут смотреть на ситуацию, крайне мало. Я понимаю, что вы меня сейчас съедите, но это вот то, о чём я думаю последний месяц: у нас большинство людей, особенно профессионалов в своей сфере, они почему-то ведут себя в медиасфере, как обыватели. Что я имею в виду: если ты работаешь в медиа, ты прекрасно понимаешь, как действует та или иная информация. Например, читаю в Фейсбуке пост некой госпожи из Петербурга, которая в абсолютно справедливом, праведном гневе пишет о том, что господин Стерлигов в своих магазинах запретил…
Д.Ю. Он развесил таблички. Он не запретил, он развесил таблички.
Павел Перец. Ну, развесил таблички. Я скажу честно: я не знал, кто такой Стерлигов. Я видел эти вывески, но я не интересовался этим вопросом – ну да, я тёмный человек.
Д.Ю. Он же в перестройку замумил всех своей этой, собакой.
Павел Перец. В общем, короче, я видел какие-то магазины, я понятие не имел, что это такое. Короче, к чему привела эта кампания: эта кампания привела лично к тому, что у меня возникло желание зайти в этот магазин.
Д.Ю. Так точно. Возле меня на Лиговке его строят и открывают. Мне хочется посмотреть на буханку хлеба за 1600 рублей, кило соли за 3 тысячи.
Павел Перец. Ну вывесил он эту табличку – тебе-то что? Ты бы и так, вот ты сама и так туда бы не пошла. И пусть она висит, эта табличка. Умный человек поймёт, что, наверное, он там просто таким образом себе пиар наводит.
Д.Ю. Естественно.
Павел Перец. Как раз на это всё и рассчитано, что это какую-то бучу… И вот меня это больше всего… я понимаю конечных обывателей, которые потом начинают эти тряски в интернете, всё для этого, но вот вы-то, ну вы же всё это понимаете, зачем вы ведётесь на эти все вещи?
Д.Ю. Специально, наверное. Ты знаешь, у меня сразу пример: если этот Стерлигов постулирует себя человеком глубоко верующим, ну у них же там написано, в их руководящих документах, которые надиктовал лично Бог, что не должен мужчина возлежать с мужчиной. И мне тут неясно, т.е. если у вас вот это вот главное в вашей жизни, то какие-то законы, которые разрешают – тут такая дилемма: а что главнее – закон Божий или закон человеческий? Вот здесь мне Бог продиктовал, а тут мент какой-то что-то мне рассказывает. Ну, с точки зрения Стерлигова, грех. Если у Стерлигова написано: «Пидарасам вход воспрещён», ну я не знаю, что – церкви зарывать начнём, или что? Имел место быть до того не менее примечательный случай: на Московском проспекте открыли заведение, если правильно помню, могу наврать, но смысл такой примерно: торгуют мясом, а называется «Смерть вегана».
Павел Перец. Да-да-да, это известная история!
Д.Ю. Тут же прибежала толпа, разбила стёкла, нагадила, изрисовала стены, и прочее, и прочее. Так вы давайте как-то ко всем относиться одинаково.
Павел Перец. Ну потому что на это и было рассчитано – что прибежит как раз толпа веганов и всё это разобьёт. И вот люди, они как…
Д.Ю. «Кукол дёргают за нитки», как говорил Андрей Макаревич.
Павел Перец. В общем, короче, в России перед этим была сначала такая огромная кампания в прессе: братушки-славяне под турецким игом, и всё такое прочее. Потом, соответственно, ведь эта война ещё реально под воздействием общественного мнения во многом началась, не только из-за какой-то там… И это всё происходит параллельно, т.е. это тоже нужно всё время помнить.
Киевский генерал-губернатор Александру Второму пишет: «Россия живёт лихорадочной, ненормальной жизнью уже несколько лет. Страсти политического характера стали возбуждаться в народе с началом Герцеговинского восстания, затем пришла война со всеми своими превратностями, затем Сан-Стефанский мир, возбудивший непомерные надежды, и Берлинский трактат, показавшийся оскорбительным национальному достоинству. Результаты тягостной войны были так неблагоприятны, что казалось, будто Россия вышла не победительницей, а побеждённой в борьбе с Турцией. За рядом щекотливых дипломатических неудач последовало падение нашего рубля свыше, чем 40%. Всем этим почва подготовлялась для недовольств, которые стали появляться в стране вскоре после Берлинского трактата».
О чём идёт речь – речь идёт о том, что ведь в итоге этого самого Стефанского мира, насколько я помню, появилось такое государство, как Болгария, т.е. мы заключили вот этот вот мир, у нас там были определённые преференции: Карс, Батум, по-моему, по этому договору к нам отошли. Но Англия, Франция, Австро-Венгрия решили, что это слишком выгодный договор, и созвали, соответственно, в Берлине свой собственный конгресс. Им фактически руководил Бисмарк, хотя он там, типа, такой был третейский судья. И Бисмарк Горчакову как раз сказал… У России не было, конечно, ни возможностей, да и ни желания, естественно, ввязываться в очередную войну, только уже теперь не с Османской империей, а, извините, с Францией и Англией, которые были ведущими державами мира на тот момент. Естественно, пришлось туда отправить делегацию, и там, я прошу прощения за это выражение, Россию просто нагнули откровенно. И этот второй момент, который меня всё время убивает – что про Крымскую войну, что про Русско-Японскую: «Крымскую войну Россия не проиграла, мы вот там то не потеряли, и прочее…» Да какая разница, какой урон был нанесён имиджу России и к каким последствиям это привело? То же самое и здесь: да, это, можно сказать, наша победа, но какой был эффект оказан? Т.е. ведь нет, опять-таки, ничего лучшего для революционной ситуации, чем проигранная война, мы же это уже проходили неоднократно. И соответственно, вот это всё происходит параллельно – вот это хождение в народ, суд и вот ещё такое унижение. Соответственно, естественно, в обществе начинают формироваться определённые настроения, которые потом и приведут вот к этому, блин, оправданию Веры Засулич.
Князь Мещерский наш, прекрасный издатель-мужеложец: «Не будь этого печального исхода войны, анархическое движение осталось бы у нас по-прежнему хроническим недугом в умственной жизни России и не нашло бы почвы для себя, чтобы перейти в состояние острое и к дерзкому походу против государственного порядка».
Т.е. война сыграла ещё тут один из ключевых моментов.
Константин Дмитриевич Кавелин – это русский правовед, историк, психолог, социолог, публицист: «Вона и наши неудачи раскрыли всем глаза и с поразительной очевидностью обнаружили коренные недостатки нашей правительственной системы».
А надо же ещё сказать, что… (это к вопросу: Романовы без соплей – всё хочу такую серию сделать), что руководящим лицом в армии был Николай Николаевич-старший, и по поводу его действий возникали определённые вопросы, и как раз народным-то героем был Скобелев, белый генерал, которому потом и памятник на Тверской площади поставили. Вот, Николай Николаевич-старший, увы и ах, проявил себя порой, мягко говоря, не очень должным образом.
Ну и уже, чтобы закрыть тему – это был момент, когда мы должны были взять Константинополь, т.е. вот просто все были в этом уверены абсолютно, но вот забыл, чьи это были воспоминания, в общем, в самом начале воспоминаний какой-то фрейлины: она пишет об этом, и что офицеры.. между офицерами пошла фраза, что проклятая англичанка нам опять нагадила.
Д.Ю. «Англичанка гадит», да.
Павел Перец. Англичанка гадит, потому что все были уверены, что всё, и кстати, там, в Османской империи тоже все были уверены, что сейчас они войдут, и Константинополь опять будет наш, и со Святой Софии срежут минареты, и она опять станет центром православного мира. Но не срослось, спасибо нашим дорогим западным друзьям за это.
Ещё один очень характерный эпизод: это фамилия такая – Леон, есть вот город Леон, а был человек, это как раз из южных бунтарей, он пишет: «В июне или июле 1877 года я вместе с одним из товарищей был выслан в деревню для пропаганды среди крестьян. Вёрст за 30 до Одессы, едва мы выехали за городскую черту, как с нами поравнялся конный полицейский и ни с того, ни с сего хвать меня кнутом по лицу, да ещё выругался по-матерному. Пришлось стерпеть. Это было несколько неблагоприятным предзнаменованием и в то же время довольно наглядной иллюстрацией «мирной» пропаганды и хождения в народ при тогдашней российской обстановке. В деревне я пробыл с месяц, работая подённо на табачной плантации какого-то помещика с восхода солнца и до заката под знойными лучами почти тропического южного солнца за 20 копеек в день».
Д.Ю. Неплохо.
Павел Перец. Вот, собственно, такая ситуация, и она приводит к тому, что всех этих людей арестовывают и свозят в Петербург. Помещают их в уже упомянутую тобой Шпалерку, суд 193-х, я бы хотел напомнить, проходил вот в этом здании: вот там Неба, здесь сейчас стоит большой дом, Литейный 4. Раньше пушечки здесь на другой стороне стояли.
Д.Ю. Литейная часть, да.
Павел Перец. Вот такое вот здание с портиком.
Д.Ю. Точно Нева там? Не там, если здесь стоит…?
Павел Перец. Ну в смысле, вот так она течёт.
Д.Ю. Вот так, да?
Павел Перец. Да, вот так течёт Нева, здесь уже всё, это Чайковского.
Д.Ю. Да прекратите – вот то Шпалерная улица, а здесь Каляева, она же Захарьевская. А Чайковского тут дальше.
Павел Перец. Ну да-да-да, ну не Чайковского, извините, да. Но Нева вон там. Чайковского следующая, здесь Захарьевская, всё правильно.
Д.Ю. Не видел такой фотки, интересно.
Павел Перец. Да, это вот потом ты здесь будешь работать.
Д.Ю. Служить!
Павел Перец. Служить, да.
И вот это ещё одна иллюстрация, это уже как раз наоборот, в сторону Невы, это вот как раз угол с той самой Захарьевской улицей. Вот такой вот угол, там главный вход, и вот там как раз, если пойти по Захарьевской, или пойти по Шпалерной, там как раз сразу за этим судом была построена вот эта Шпалерная, тюрьма «Шпалерка» в народе, дом предварительного заключения ДПЗ.
Д.Ю. ДОПР.
Павел Перец. ДОПР, да. Вот их туда всех свезли, свезли туда и Желябова. Перовская не сидела, против неё не было таких обвинений, её вызвали для суда, но туда её не поместили. Но сидел там как раз вот этот самый Тихомиров. Было понятно, что всех осуждённых потом пошлют в Сибирь, и Перовская приняла решение отправиться со всеми тоже в Сибирь, и она с этим Тихомировым договорилась заключить фиктивный брак. Это ещё нужно для того, чтобы облегчить ей доступ в тюрьму, ну т.е. можно было на свидания приходить, если там она говорила, что это мой жених, родственник. Тихомиров на это согласился, судя по всему, Лев Тихомиров испытывал к Соне Перовской определённые чувства, потому что, забегая вперёд, могу сказать, что когда его выпустили уже после суда, а их там всех повыпускали практически, потому что улик не было вообще никаких, он, так сказать, говорил: «Ну что, Сонечка, вроде как, мы договорились?»
Д.Ю. Может быть, того…? Не сложилось?
Павел Перец. Нет, не сложилось, потому что она смотрела на это исключительно с практической точки зрения, никаких чувство она к Тихомирову не испытывала, и я свечку там не держал, судя по всему, вообще её первый мужчина был Желябов, ну вот у меня лично такое впечатление, потому что, во-первых, больше не с кем, а во-вторых, это была такая… такое слово тогда было – ригористка, т.е. это был человек очень строгих нравственных принципов, т.е. уж если, то по любви, там, и прочее.
Соответственно, вот их всех свезли, и свезли даже туда Желябова, и такой ходил стишок: «Стук по стенам, стук по трубам – немой разговор. Заседание по клубам, в воздухе топор. Жизнь без дела и движенья, в камере мороз, и желудка несваренье, и понос, понос».
Значит, о чём здесь идёт речь, что это за «стук по стенам, стук по трубам»: дело в том, что, это уже в книжке про Желябова написано, 6 этажей этой тюрьмы, проходит стояк. Что меня поразило – что в этой тюрьме уже были унитазы.
Д.Ю. Они и сейчас есть, чугунные такие.
Павел Перец. Да, но они сейчас есть, но я хочу сказать, что для 1877 года унитаз даже в квартире в Петербурге – это был, я не знаю, как мобильный телефон в 1990-ых, т.е. это большая редкость, это реально тюрьма, вот прямо-таки мега-супер-современнейшая. Ну и соответственно, вот этот идёт стояк, и этот стояк разводится на 2 камеры, и вот так вот, соответственно, получается, что по этому стояку могут переговариваться 12 камер, т.е. 6 с этой стороны, 6 с этой стороны. Ну и естественно, они там сразу же – пем-бем-бем, пем-бем-бем.
Д.Ю. Есть секретные техники: из унитаза можно, в унитазе есть сифон, т.е. где вода налита, чтобы запахи из фановой трубы не выходили. Если воду вычерпать, то можно через унитаз разговаривать, как по телефону – очень хорошо слышно.
Павел Перец. Да-да. Вот, соответственно, были протянуты…
Д.Ю. Я, кстати, извини, перебью – там с тех пор ничего не делали, настолько хорошо она построена и настолько это всё грамотно организовано, оно и сейчас точно такое же. Там даже была специфическая вещь: т.е. в камерах, например, есть кнопочки, там всё учтено. Например, нет острых углов, все углы круглые, т.е. башкой биться ты об неё не сможешь. Все двери заглублены, т.е. никак там это… Открываются они все внутрь камер, т.е. вышибить её нельзя. Двери там тоже не меняли с тех пор, как построили. Сломать ничего нельзя вообще.
Павел Перец. Слушай, нифига себе, интересно! Это же почти 150 лет!
Д.Ю. Да, и внутри есть кнопочка, ты жмёшь на кнопочку, а снаружи там выпадает такой полукруглый флажок. Тогда, как это, цирик, он же вертухай, видит, что там вот человеку что-то надо, и идёт туда, так сказать, по сигналу. В общем, она настолько разумно построена, что просто слов нет.
Павел Перец. Слушай, это очень интересная информация!
Д.Ю. Я тебе много могу рассказать.
Павел Перец. Да-да-да, видишь: я тебе, ты мне – так вот, собственно, наши уважаемые зрители и узнают всё в комплексе, благодаря, так сказать, видите, личным исследованиям Д.Ю. Пучкова. Можешь диссертацию писать на эту тему.
Так вот, также, соответственно, Желябова… Желябов, я уже говорил, был как раз из тех людей, мы в прошлый раз на этом закончили, его схватили и привезли в Петербург. Т.е. он приехал на бобах, он приехал в чужой город. Он вообще сам крымчанин, он в первый раз в европейской полосе России грибы увидел. И вот его привозят в Петербург. Ну там он, соответственно, первым делом вышел гулять. Там прогулки есть, он вышел гулять один, а вокруг такая, знаете, санаторная атмосфера: все решётки сняты, и народ сидит такой и спрашивает: «Вы кто?» Он говорит: «Я – Желябов, туда-сюда, по такой-то истории…» «А того-того знаете?» «Вот я знаю того». «О! А почему вы гуляете?» Он говорит: «В смысле – почему?» «Мы вот протестуем и не гуляем». Он такой: опа! «Ну хорошо, я не буду гулять». Всё, перестал гулять, потому что у них была такая забастовка, и ему рассказали там, опять-таки, я не знаю, как это физически можно, но тогда реально они самостоятельно как-то вывинчивали эти решётки на окнах.
Д.Ю. Обалдеть!
Павел Перец. Вот хрен знает, как это было, но вот пишет, потому что то, что она реально эти решётки снимали – это факт доказанный. От камеры к камере были там у них… вся стена этого внутреннего двора была, напоминала такую, знаешь, гирлянды такие висели…
Д.Ю. … называется «конь».
Павел Перец. «Конь», да, совершенно правильно, называется «кони». Вот эти «кони» - это были такие шнурки, верёвки, простыни свинченные, всё, что угодно, и вот по этим «коням» они передавали из камеры в камеру жрачку, книжки, шмотки, если кому-то надо было. Был такой абсолютно коллективный…
Д.Ю. Режим содержания ужасал, конечно.
Павел Перец. Ужасал, поэтому, когда Трепов туда попал, он просто обалдел! Т.е. он шёл в тюрьму, а приходит вот в такой клуб. Естественно, его это выбесило, и он там дал огня. Т.е. не хочу никоим образом человека оправдывать, но его можно понять.
Д.Ю. Ну, я для особо тупорылых поясню отдельно, как у нас какой-нибудь А.И. Солженицын пишет о зверствах, что когда конвойный ведёт человека по тюремной галёре, то он стучит по бляхе ремня ключом – это для того, чтобы, если ведут кого-то навстречу, то он своего – в нишу лицом, запретив поворачиваться. Вы представляете, какой ужас? Ну, хотелось бы узнать: а если это подельники по уголовному делу? Вам в голову не приходит вообще, что они могут обменяться, там, просто со значением посмотреть друг другу в глаза, и одному что-то станет глубоко понятно, и он изменит, например, показания, и таким образом развалит уголовное дело, и преступники останутся безнаказанными. Это просто личная встреча. А уж если вы передаёте какие-то мешки записок, книги и жратву… Я таких «коней» не представляю даже в нынешних условиях, чтобы книги и жратву переправлять – это вообще! А зачем тогда тюрьма? Держите их на воле. Вам все уголовные дела развалят вообще. Кто этим заведовал, как система проверок была организована? Это же безумие какое-то просто! Такого представить даже нельзя.
Павел Перец. Значит, с чем это было ещё связано на самом деле… Ну, справедливости ради, там, конечно, были и всякие жёсткие истории, т.е. не надо думать, что они там прямо… Т.е. вы должны понимать: людей схватили, большинство из них сидит откровенно ни за что, там, по тем законам, по нашим – по любым законам. Они сидят-сидят, т.е. им не предъявляют обвинения…
Д.Ю. Отлично!
Павел Перец. Их просто привезли и посадили, причём посадили на несколько лет.
Д.Ю. Прекрасно всё изначально!
Павел Перец. Да, прекрасно всё изначально – очень тонко подмеченный момент нашим экспертным комментатором Д.Ю. Прекрасно всё изначально: т.е. вас схватили, привезли, и вот вы сидите. Сидите год, сидите два, за это время многие... Ну, во-первых, многие там, кое-кто сошёл с ума, кто-то умер. Опять-таки, надо понимать, что состояние психики тогда очень сильно отличалось от состояния психики в наше время. Сейчас мы, понасмотревшись всяких там расчленёнок в разных фильмах, и прочее – ну, нас уже мало чем можно удивить. Телевизор если включить, там, какую-нибудь «Дежурную часть», то мама, не горюй – там Невзоров отдыхает со своими этими «600 секундами». А тогда всё-таки народ несколько другой душевной организации был, и поэтому там для них очень многие вещи, конечно, были просто катастрофические для их психической натуры. И у людей начиналась там депрессия, у них развивались неврозы, и они реально просто сходили с ума. Кто-то умирал, и прочее. Вот они сидят-сидят, сидят-сидят, причём все из разных мест. Ладно бы они петербуржцев всех посажали бы, и ладно – они все с разных сидят-сидят, сидят-сидят. И вот наконец зачинается суд.
Д.Ю. Я, извини, тебя перебью: про условия содержания – что там баланда и всё время понос: вот применительно к слову «понос, понос» это говорит о том, что там даже завалящего фельдшера нет, потому что если у человека понос, то, скорее всего, как думает любой нормальный медик, этот дизентерия, это эпидемия, его надо отделить, посадить в карантин – ничего этого нет, т.е. просто согнали и держат, как это говорят у нас, как скот.
Павел Перец. При этом, вот опять-таки, в книжке про Желябова писалось, что потом, когда немножко содержание облегчилось, ну т.е. когда стало понятно, что люди сидят-сидят, ну т.е. невозможно, надо с ними что-то делать: на день 3 фунта чёрного хлеба, миска щей, каша, и если есть деньги, то можно заказать обед тюремному повару. Т.е. как бы вот так.
Ну и соответственно, вот начинается этот суд – знаменитый суд 193-х, названный по количеству вот этих людей. Вот, значит, сюда. Тут, соответственно, вопрос, как их судить. Т.е. началось всё с того, что их всех одним скопом привели, естественно, места не хватает, и поэтому часть подсудимых посадили в зале. Ну т.е. это вообще только вдумайтесь: это такое шоу, и за них всегда вписывались лучшие адвокаты, потому что, во-первых, пиар, во-вторых, они прекрасно понимали, что нужно позиционировать себя, как защитников угнетённых, и прочее, и прочее. Но в данном случае, на самом деле, часть адвокатов были абсолютно искренни в своих…, потому что они видели, что это полное беззаконие, и надо, если у тебя есть возможность, давать помощь.
Главных обвиняемых посадили на такое возвышение, и это возвышение сразу получило название «Голгофа». Присутствующий сенатор Петерс был и был ещё такой обвинитель Желиховский, мы про него потом ещё пару слов скажем. А среди адвокатов Спасович, Герард, причём писали, что Спасович в перерыве между заседаниями скупил в буфете все апельсины для… вот, и вот эти люди, во-первых, встретились наконец, им организовывали в перерывах такие обеды за белой скатертью, т.е. они многие не виделись. Вот тогда, я уже рассказывал, в обществе шли слухи о том, что они там, значит, предаются блуду на тюремной скамье… ой, не тюремной – вот на этой скамье, ну т.е. совершенно дикие вообще слухи ходили в определённых кругах. Ну и на этом процессе знаменитую речь произнёс один из революционеров по фамилии Мышкин – он, собственно, именно этим и вошёл в историю революционного движения, больше ничем, у него трагичная судьба, он потом недолго прожил – что он на этом выступлении толкнул вот эту речь. Потому что они заранее договорились, что, во-первых, на суде должна быть посторонняя публика, а её практически не было, во-вторых, суд должен быть гласным, в-третьих, у них должна быть возможность изложить какие-то свои тезисы. Он, соответственно, эту речь толкнул, причём очень дерзкий был персонаж. Ну, его можно понять – 4 года сидит тут, знаете, не только дерзким станешь:
«Ваше звание?»
Он отвечает: «Лишённый всех прав арестант – я так числюсь по бумагам».
«Ваше занятие?»
«Занимался печатанием запрещённых правительством книг».
«Ваша религия?»
«Крещён без моего ведома по обрядам православной церкви».
И вот в этом зале, вот здесь, собственно, Сонечка Перовская впервые и увидела Андрея Желябова. Андрей Желябов был, надо сказать…
Д.Ю. Мужчина видный!
Павел Перец. Мужчина хоть куда. Перовская тоже была, по многим воспоминаниям, довольно симпатичная барышня, и у неё были голубые глаза. Ну, может, по современным меркам она, конечно, не на обложку глянцевого журнала, но тем не менее. Вот там они впервые встретились, ну пока просто – они просто увидели друг друга. ещё никаких там, так сказать… Они просто все понимали, что они как бы одна семья. Соответственно, происходит там всё это со скандалами, они все знакомятся. Тогда как раз Перовская познакомилась с Анной Якимовой – это ещё одна из ведущих народоволок в будущем, тоже вместе с Богдановичем она была владелицей лавки Кобозевых, а потом она, когда тоже оттарабанила определённый срок, она примкнула к партии эсеров – такая неизлечимая была террористка. Вот именно здесь как раз Франжоли произнёс эту фразу: «Меня держат в одиночном заключении 4-ый год за то, что причисляют к какому-то огромному сообществу. Я надеялся по крайней мере здесь, на суде познакомиться с этим сообществом, а меня опять хотят судить одиночно».
А Перовская поселяется в номерах Фредерикса. Номера Фредерикса – это нынешняя гостиница «Октябрьская», что ли – напротив Московского вокзала. Этот господин Фредерикс, действительно, владел этой гостиницей, и он в своё время… я не взял с собой – у меня есть замечательная книжка «Туристу о Ленинграде» советского издания, и там написано о том, что этот Фредерикс ради барышей, ну там были этажи, так он эти этажи ещё поделил на 2, и каморки такие, и там, соответственно, были такие комнатушки, что в одном месте у тебя был кусочек окна сверху, а в одном месте кусочек окна снизу.
Д.Ю. Капсульный отель.
Павел Перец. В общем, да, такой капсульный отель, т.е., блин, люди пытались делать деньги вот просто… Поэтому вот эта вся Вяземская лавра, например, на Сенной, где там углы снимали, иногда думаешь: ну Господи, они же князья Вяземские – ну как, как? Да какая разница: бабло приносят – и прекрасно! Не надо ничего ни чинить, ни чистить, всё, сдаёшь и нормуль.
Вот, соответственно, поселилась в этих номерах Фредерикса, и у неё такая стала квартира – просто перевалочный пункт для всех, т.е. она занималась тем – вычисляли тех, кто приехал, кто попал на этот суд вообще без всего, им оказывалась, конечно, в первую очередь материальная помощь всевозможная, ну там хотя бы вещи, еда и прочее, и вот она как раз этим занималась. Через ней прошли, через эту квартиру тот самый Кравчинский, Якимова, Морозов, Богданович, Соловьёв – это тоже будущий покуситель на Александра Второго, мы поговорим о нём отдельно.
Ну и во всех, во всех книжках, вот у меня есть 2, а ещё есть такая же про Халтурина, т.е. во всех этих книжках все советские историки приводят цитату корреспондента «Таймс». Я пытался даже найти её оригинал как-то через интернет, но у меня не получилось: «Я присутствую здесь уже 2 дня, и слышал пока только, что один прочёл Лассаля, другой вёз в вагоне «Капитал» Маркса, третий просто передал какую-то книгу товарищу». И это абсолютно так оно и было, т.е. вот такие были обвинения. Более того, прокурор Желиховский в какой-то момент отказался от обвинения практически 100 человек, произнеся такую фразу, которая просто выбила всех из колеи – он сказал, что они ему нужны были просто для фона. Ну т.е. если ты публичная персона, и ты поставлен обвинителем, ну ты как бы, извините, прибегая к выражению современных посетителей «Шпалерки», за базаром-то должен вообще следить? Ну т.е. ты думай, что ты вообще говоришь. «Они мне нужны были только для фона» - т.е. люди оттарабанили 4 года, а они тебе нужны были только для фона. Ну и как вы думаете, какое впечатление такая фраза произведёт в обществе?
Д.Ю. Даже на людей непричастных.
Павел Перец. Даже на людей непричастных, т.е. они отсидели 4 года, а их просто отпускают. Они спрашивают, почему – да вы мне нужны были для фона. Ну т.е., как ты понимаешь, степень прекрасного нарастает просто с каждым разом.
Д.Ю. Катастрофа!
Павел Перец. Я специально вам так подробно это всё рассказываю, потому что, к сожалению, я много ещё расскажу, и передач видел всяких разных, и даже какие-то подкасты есть, но обычно история про «Народную волю» стандартная: вот были народовольцы, были такие-то покушения на царя, всё это приводится обычно, естественно, к финальному убийству Александра Второго, даются, может быть, небольшие характеристики народовольцев, чуть-чуть уделяется времени на описание их программы политической, и всё. А вот основное, вся суть, почему это всё происходило – вот это всё ускользает, как правило, и…
Д.Ю. Кто лил керосин-то, хотелось бы узнать.
Павел Перец. И у народа складывается абсолютно какое-то такое очень узкое впечатление о событиях тех лет.
Ну и соответственно, оправдали Перовскую, оправдали Тихомирова, оправдали Морозова, оправдали Кувшинскую, оправдали Сашу Корнилову – это вот приятельница Перовской, дочь магната фарфорового. Оправдали Желябова, т.е. его туда привезли, он там отсидел, сказал: «Привет, Питер!» и уехал обратно в Крым. Т.е. вот, пожалуйста, ну что – человек совершил туристическую поездку за счёт казны, конечно, спасибо большое, но особо достопримечательностей он не увидел, потому что всё, что он наблюдал – это с вынутой решёткой окно камеры.
И вот это именно тот момент, когда начинает формироваться общество «Земля и воля». Т.е. вот эти все люди, про которых я, очень хорошо, как раз мы сейчас подходим к концу, очень логично всё получилось, вот эти все люди, которые, вы помните воспоминания я цитировал Фигнер и прочих, они походили в народ, т.е. они сделали определённую попытку, они поняли, что это всё бесполезняк, там просто лбом об стену расшибаешься. Более того, вся система против тебя. Эти люди, большинство из них, они либо отсидели, либо проходили по этому делу 193-х, и они вот выходят на свободу. Ну и вот как ты думаешь, с какими вообще мыслями, ощущениями они выходят? Они, наверное, сказали: ой, ну и слава Богу.
Д.Ю. Фигня какая!
Павел Перец. Фигня, да. Надо сказать, что большинство как раз вот из этих «ходителей в народ», они в итоге потом рассосались по стране и нормально интегрировались в общество, стали известными даже общественными деятелями. Но как обычно же, есть некое пассионарное ядро, т.е. те, кому больше всех надо, и основные двигатели. И вот как раз вот эти люди, часть из них я перечислил, они когда вышли, они подумали: а какого, собственно, хрена?
Д.Ю. Да, о чём тут говорить? Всё должно быть сломано и уничтожено.
Павел Перец. Да, т.е. извините меня, я молодой, сильный, интеллектуально развитый, я хочу определённых вещей добиться. Мне не нравится, что происходит в стране, мне не нравится, что я вижу в этой деревне, а я наконец это увидел, более того, я побывал в шкуре этого человека: вот там стёртые ноги, лапти, бла-бла-бла. Ели они, естественно, ту же самую. пищу, что и крестьяне. После этого их всех пакуют, привозят в «Шпалерочку», 4 года, потом им говорят: извините, до свиданья, так получилось, но будете знать в будущем.
И добило всех окончательно то, что царь пересмотрел большинство оправдательных приговоров, либо он пересмотрел те приговоры, т.е. он ужесточил, дал приказание ужесточить приговоры, и миссия эта была возложена на шефа жандармов Мезенцева. Мезенцев исполнял царский приказ, и поэтому уже выпущенных на свободу людей опять стали отлавливать по всей России. И вот это, надо сказать, уже было последней каплей терпения, такого не было никогда, чтобы суд оправдал, а царь не… Обычно наоборот, т.е. суд выносит какой-то страшный приговор…
Д.Ю. Да-да-да, а царь пожалеет.
Павел Перец. …а царь росчерком… А здесь обратная как бы ситуация, т.е. суд вынес определённое количество оправдательных приговоров, либо приговоры с определённым наказанием, но царь пересмотрел это наказание и приказал, чтобы и оправдательные приговоры тоже были пересмотрены. И вот, соответственно, это был… И вот это как раз та самая точка, как это – точка невозврата, т.е. всё, вот после этого и начался этот бал бесовский, про который мы как раз поговорим в следующий раз, и вот в следующий-то раз мы как раз… я расскажу очень подробно, я думаю, мы весь выпуск посвятим этой потрясающей персоне Степняка-Кравчинского, убийству шефа жандармов Мезенцева, потому что это тоже просто вынос мозга – среди бела дня в самом центре Петербурга, посреди бела утра, если быть точнее, ну и последующей его судьбе, которая тоже достаточно красноречива. А если останется возможность и время, то, соответственно, ещё про уже пару других покушений: Мирского на Дрентельна, вскользь надо сказать, естественно, это к Петербургу не относится и к Москве, но про убийство двоюродного брата господина Кропоткина в Харькове Гольденбергом и про многие другие «замечательные» в кавычках события, которые погрузили Россию в такую просто череду какого-то террористического кошмара. Вот.
Д.Ю. Очень познавательно. Очень походе на сегодняшний день в этом аспекте.
Павел Перец. Да вообще, я бы сказал! Когда мы это всё закончим, мы просто отдельный выпуск посвятим вообще о том, что мы вообще из этого можем извлечь и что мы видим сейчас. Потому что я, например, реально… Мне, с другой стороны, очень не нравится – знаете, как бы, люди: ой, ну это же прямо как вот… Нет, прямо один в один не бывает, но схемы одинаковые всегда, и мотивация людских поступков и глупость человеческая тоже всегда одинаковая, и, к сожалению, я реально вижу глупость нашего правительства, ну вот просто откровенно вижу. Уж меня сложно обвинить в прямо таком оголтелом каком-то оппозиционерстве, и прочем, понимаете, вот в футболочках хожу совершенно не либеральных, но я понимаю людей, либерально настроенных, почему они ведут так себя – потому что власть совершенно всё неправильно делает, ну вот всё не так. Единственный умный поступок был, на мой взгляд – это когда господина Павленского, который поджёг двери на Лубянке, его даже не арестовали, потому что эта сука хотела пиара, она хотела, чтобы его схватили, и он бы пошёл по стопам «Пусси Райот», потому что Толоконникова, на мой взгляд, должна филейную часть Путину целовать за то, что он её в тюрьму посадил.
Д.Ю. Такой пиар, да!
Павел Перец. Это просто она, как бы, всё, она вытянула счастливый билет: 2 года оттарабанила, да, жестоко, конечно, в этих адских условиях, но зато теперь в шоколаде, всё, она с ноги может двери в любом Фонде открывать. А у Павленского не получилось, понимаешь. В Петербурге хотел устроить акцию, жёг тут покрышки.
Д.Ю. Так я ему сразу совет дал: мошонку прибить. И он прибил, но неправильно, не там и не так.
Павел Перец. Да, в Петербурге его сами же жители скрутили, когда он начал покрышки жечь – типа, майдан такой, акция. Не получилось, в итоге он так и подал, и уехал во Францию, но вот уже не так громко, не так, понимаешь… Вот это абсолютно правильно – ну зачем, ну понятно, ради чего это делается. Любая протестная акция, любая, рассчитана абсолютно на одно – чтобы это всё чик-чик-чик – и по всем соцсетям, и чтобы потом… И я сразу знаю, что Маша Гессен в «Нью-Йоркс Тайм»… Маша Гессен – это такая девушка с лицом Макса Покровского из «Ногу свело», чтобы она там сразу же написала свою авторскую колонку, и всё время…
Д.Ю. Ну, она не совсем девушка – она же кобёл какой-нибудь, поди.
Павел Перец. Ну, девушка, так сказать, в кавычках. Соответственно, да, может быть, она… извините, Маша Гессен, вдруг вы видите, оскорбит ещё – я вас девушкой назвал. Как только какое-нибудь говно в России, всё – колонка в «Нью-Йорк Таймс» с разъяснениями для читателей, что, как, почему. Неважно, теракт в Петербургском метро, что угодно – всегда мы прочтём… Маша Гессен и есть там ещё один персонаж, уже американец, тоже очень любит по российской тематике проходиться. Т.е. всё ради этого.
Д.Ю. Хайп.
Павел Перец. Хайп, и 2 года назад ходила по интернету такая памятка, что нужно сделать: берёте девушку в белой кофточке, ставите перед полицаями, ждёте, когда они её начнут дубасить, и всё снимаете. Тут буквально недавно, когда были навальнинские все эти истории, ты помнишь эту фотографию, где тётку несут такую в белой кофте? Там потом ещё были всякие жабы – ей там что-то всовывали. Ну вот, как бы, просто мастер-класс, понимаете, естественно, та фотография разошлась по Сети. В общем, ладно, это был крик души моей медийной.
Д.Ю. Отлично, очень интересно! С нетерпением ждём следующих.
Павел Перец. Значит, да: экскурсии проходят, ссылочки, надеюсь…
Д.Ю. В прошлый раз были?
Павел Перец. А хрен знает.
Д.Ю. Были-были, ссылки внизу.
Павел Перец. Ну вообще большое спасибо, на самом деле, да, приходят от тебя, многие пишут, многие спрашивают, когда продолжение. Вообще мне нравится аудитория – абсолютно здравая, хоть ты проклятая гэбня и ватник. Ну, я тоже нечист перед либерально настроенными гражданами, хотя про либерализм мы тоже ещё поговорим.
Д.Ю. Спасибо. А на сегодня всё. До новых встреч.
Павел Перец. Пока.
Новости
VIP
