Д.Ю. Я вас категорически приветствую! Павел Юрьевич, добрый день.
Павел Перец. Приветствую, Д.Ю.
Д.Ю. Продолжим?
Павел Перец. Да, продолжим. В прошлый раз мы говорили про печальное событие – 1 марта 1881 года, когда был убит Александр Второй, и сегодня, соответственно не мешало бы рассказать про казнь «первомартовцев», про то, какое воздействие этот акт произвёл на общество, и, если мы успеем, немножечко про то, как это стало возможно, где была полиция вообще, всякие спецслужбы, и т.д., и т.п.
Я бы хотел начать вот с этой книжки, которую Д.Ю. взял в свои руки: ну сейчас очень много выходит всевозможных мемуаров, вот это конкретно записки Марии Клейнмихель – это известная была тогда аристократка, придворная дама, представительница высшего света, хозяйка светского салона, и она оставила свои записки, среди которых есть описание конкретно этого дня. Вот это крайне интересно хотя бы в том плане, потому что здесь есть очень… ну не то, что неожиданные – предугадываемые замечания, но тем не менее очень интересно это именно из первых рук поиметь. Она пишет, что «в 3 часа дня 1 марта, когда я в санях проезжала по Михайловской (площади, имеется в виду), я услышала окликающий меня голос. Это была моя сестра, как раз выходившая из ворот Михайловского дворца. Она совершенно спокойно мне сказала: «Нам сообщили, что произведено покушение на императора. Возьми меня с собой». И дальше Клейнмихель пишет, что вот это вот спокойствие в её голосе требует объяснения. В чём это заключалось: «Покушения на жизнь императора были тогда довольно частые и следовали одно за другим, что и создавало известный этикет. После первого покушения волнение и радость по поводу избавления императора от опасности были настолько велики и единодушны, что все спешили в Зимний дворец, двери которого были для всех широко открыты. Так же было и после второго покушения. После третьего покушения — стали привычным явлением. И на этот раз мы не думали, что покушение может иметь тяжелые последствия и что наш обожаемый монарх мог бы от него пострадать. Он нам всем казался неуязвимым, и мы хотели снова, по-прежнему принести ему наши поздравления с избавлением от пули преступника».
Т.е. речь идёт о том, что террористические акты стали обыденными. Причём это ведь пишет человек, который… ну т.е. жизнь дворянина принадлежит вообще государю, и сам он принадлежит государю, если говорить концептуально, т.е. это уже достаточно показательный момент, это то, чего добилась «Народная воля» - что все к этому привыкли и всем казалось, что царь – помазанник Божий, он неуязвим.
Они приехали во дворец, там они нашли полный дворец народа. И дальше вот ещё очень показательный момент: «Я до сих пор слышу голос полковника графа Валуева, бывшего председателя Комитета министров, говорившего другому сановнику: «Вот к чему нас привела диктатура сердца проклятого армяшки!» (речь идёт про Лорис-Меликова, про которого мы говорили в течение целого выпуска – П.П.) Генерал Тимашев ему возразил: «А что я вам постоянно говорил?» Я внимательно взглянула на Валуева: «Как! Это он так говорит о своем друге Лорис-Меликове!» И я вспомнила, как два месяца тому назад, когда блестящий герой Карса (имеется в виду Лорик-Меликов – П.П.) у него обедал, Валуев, изменив слова энциклопедиста к Екатерине II: «С Севера идет теперь к нам свет», провозгласил в тосте: «С Востока идет теперь к нам свет!» «Диктатура сердца» — было также его выражением. А теперь этот дорогой друг вдруг стал проклятым армяшкой». Т.е. тоже очень показательный момент, в какой вообще атмосфере жили люди и насколько быстро они меняли мнение в зависимости от того или иного события.
И вот этот вот эпизод, который меня очень сильно не то, чтобы поразил, но удивил: «Камер-лакеи выносили из опочивальни Государя миски с окровавленной водой и направлялись далее по коридору. Их задерживали, окунали руки в окровавленную, священную воду и напитывали ею носовые платки». И потом эти платки, пропитанные кровью мученика-царя, хранили.
Д.Ю. Сохранились платки? Это хоть можно клонировать, как мамонта.
Павел Перец. Я не думаю. Можно клонировать, но, в принципе, учитывая современные настроения общества, можно при каком-нибудь монастыре сказать: «Ой, вы знаете, вот тут платки, пропитанные кровью…» и делать неплохие деньги. Дарю, идею дарю, можете пользоваться.
Ну и в общем, вот это то, что я хотел от Клейнмихеля. Как я уже говорил, Желябова схватили ещё до покушения, затем, когда Рысаков начал всех выдавать, была накрыта квартира на Тележной улице, там взяли Гесю Гельфман, её сожителя… господи, Саблин или Исаев? Её сожитель застрелился…
Д.Ю. Вроде, Саблин.
Павел Перец. Да, вроде Саблин. Потом была арестована и Софья Перовская, и на этой же Тележной улице арестовали Тимофея Михайлова, который был одним из бомбометателей, он туда пришёл, и его там благополучно приняли, ну потому что был приказ ловить всех, кто приходит в эту квартиру. И в итоге организовался судебный процесс, основными фигурантами которого были непосредственно Гельфман, Перовская, Желябов, вот этот Тимофей Михайлов, Рысаков – это 2 бомбометальщика, и Кибальчич. И вот по поводу этого процесса хотелось бы, естественно, пару слов сказать, потому что, во-первых, впервые в истории Российской империи по политическому делу проходила женщина именно в качестве убийцы главы государства, такого ещё до этого не было. Причём очень интересны там были такие фразочки, в одних воспоминаниях было, что один из вельмож возмущался, что вот, они убили нашего государя! Ему возражали: «Но позвольте, а Пётр Третий? А Павел Первый?» На что он отвечал: «Да, но это происходило кулуарно.
Д.Ю. Одно дело – свои…
Павел Перец. Да, свои душили, а тут на улице, и кто-то там… - тоже логика совершенно потрясающая! Начался этот процесс, процесс специально проходил при открытых дверях. Ну как – открытых, условно, конечно, открытых – туда допускали только близких родственников, чуть прессы, т.е. это не уже было такое действие, как суд над Верой Засулич, но тем не менее в особом присутствии Сената. Александр Третий специально пошёл на это, чтобы не подумали, что их там как-то судят кулуарно, и чтобы это не родило какие-то слухи и домыслы. Обвинителем на процессе выступал господин Н.В. Муравьёв – это тот самый человек, я рассказывал, который был соседом Софьи Перовской в детстве в Пскове. Ко мне вот тут приходила коллега – гид из Пскова, приглашала, обещала показать дома, где они жили, и которого в детстве как раз Соня со своим братом спасли – они катались на плоту по пруду, и вот этот Муравьёв упал, стал тонуть, его бонна начала орать, а вот они очень быстро сообразили и вытащили его, а вот теперь судьба их свела в совершенно другом контексте. И Муравьёв произнёс речь, ну вот я просто кое-какие маленькие отрывочки буквально вам зачитаю, потому что она очень показательна в данном свете. Он, естественно, там сгустил краски, где надо, т.е. правильно расставил акценты, и у него бывали, например, такие пассажи – ну вот про некий мир, который нас окружает: этот мир «слышал до сих пор много самых разнообразных, самых несбыточных и странных систем, теорий и учений. Но он еще не слышал системы цареубийства, теории кровопролития, учения резни, это могло быть только новым словом, и это новое слово поведали изумленному миру русские террористы».
Ну надо ли говорить, что, конечно же, были до этого и теории цареубийства, и всего остального, единственное, о чём я изначально говорил, и за что мне посыпалось много шишек – «Народная воля», действительно, была первой террористической организацией, имевшей ряд необходимых ингредиентов для того, чтобы её таковой назвать.
Дальше господин Муравьёв такой пассаж например, произнёс: «Молодость восприимчива, податлива, увлекается, и вот зараза ядовитою змеею извивается в ее среде», т.е. во всём виновата молодёжь – это тоже, на самом деле, к сожалению, правда, потому что основным ядром всегда революционных всех движений является молодое поколение.
Ну и дальше моё любимое: «Русской почве чужды и лжеучения социально-революционной партии, и ее злодейства, и она сама» - т.е. вот у нас есть некая такая святая Русь, которая к этому абсолютно невосприимчива. Это, кстати, идёт в полный разрез с теорией народников, которые считали, что русский народ в силу своей общины как раз очень готов к социализму, потому что социализм – это вот…
Д.Ю. Оно и есть.
Павел Перец. Оно и есть, да, только в деревне. Т.е. вот видите, какой набор мнений. «Социализм вырос на Западе и составляет уже давно его историческую беду. У нас не было и, слава Богу, нет и до сих пор ни антагонизма между сословиями…
Д.Ю. О как!
Павел Перец. …ни преобладания буржуазии, ни традиционной розни и борьбы общества с властью». Видите, в какой чудесной стране мы жили. Вот прямо-таки 21 век – включаешь какое-нибудь телевизор, и там очередной монархически отмороженный персонаж сидит и вот примерно то же самое нам рассказывает: Россия, которую мы потеряли.
Т.е. вот такая там была речь, это только небольшие пассажи, которые я себе позволил. Так же Муравьёв в своей речи говорил о следующем, это его слова, это уже идёт речь про Желябова: «В уме, бойкости, ловкости — подсудимому Желябову, несомненно, отказать нельзя». Т.е. даже Муравьёв, даже глава отмечал и ум, и бойкость, и ловкость Желябова. «Конечно, мы не последуем за умершим Гольденбергом (это один из террористов, который повесился в тюрьме, когда всех выдал и понял, что его просто обвели вокруг пальца – П.П.), который в своем увлечении называл Желябова личностью высоко развитою и гениальною. Мы, согласно желанию Желябова, не будем преувеличивать его значения, дадим ему надлежащее место, но, вместе с тем отдадим ему и справедливость, сказав, что он был создан для роли вожака-злодея в настоящем деле». Т.е. Желябов производил на этом суде такое впечатление, что даже вот в этой абсолютно такой тенденциозной речи отдавали его уму должное.
На этот процесс пришёл художник Маковский. Маковский – это человек, который потом написал известный посмертный портрет Александра Второго, им владела княгиня Юрьевская, и Маковский был 100% монархист, конечно же. Он до этого писал потрет княгини Юрьевской. Кстати, у меня тут в этой книжке есть картинки вот такие: это вот Геся Гельфман, которая должна была судиться, но она была беременна, и её пощадили. А это вот непосредственно Гриневицкий – тот самый котик, который бросил бомбу последнюю, вторую, оказавшуюся роковой. Так вот, Маковский пришёл рисовать портреты, и он, честно говоря, был крайне поражён и удивлён вообще личностью Желябова, Перовской, потому что он ожидал увидеть вот таких вот… ну я не знаю, кого он ожидал увидеть – каких-тот головорезов, а тут, в общем-то, люди со своим мнением, со своей твёрдой позицией, про которых, встретил бы он в нормальном обществе, никогда бы такого не подумал. Он оставил ряд зарисовок, ну вот первая зарисовка – это не его, это такой был Пясецкий, но это очень известный портрет – Перовская и Желябов, а это непосредственно уже Маковский: это вот Рысаков, который всех заложил, а это Тимофей Михайлов – видите, ещё совсем молодой парень, на самом деле, рабочий-котельщик, бомбометатель. И дальше есть портрет уже непосредственно Желябова рисунка Маковского: вот такой вот, т.е. человек абсолютно не загнанный в угол, человек, который, на самом деле, там толкнул речь, во время которой, например, там пришёл дворник… Вообще когда я рассказывал про подкоп на Малой Садовой, там же этот генерал-майор Мравинский когда пришёл с проверкой – опять-таки, зачем генерала посылать? Есть люди попроще, и может быть даже, попонятливей. А это всё дворник, на самом деле, он заметил какую-то странную движуху по ночам, и он настучал, и потом этот дворник на суде заявлял, что Кобозев, ну вот этот Богданович, всё время был пьяный, там, тра-ля-ля, и Желябов буквально несколькими вопросами вывел его на чистую воду и показал, что дворник врёт. И вот он там такими вещами занимался, что, конечно же, бесило как первоприсутствующего т.е. начальника, председателя суда, так, в общем-то, и всех остальных.
Желябов толкнул речь, где рассказал про программу, которой они придерживаются. Дальше речь толкнула… Сейчас, из этой речи просто я хотел бы тоже пару моментов сказать. «В своем последнем слове, во избежание всяких недоразумений, я сказал бы еще следующее: мирный путь возможен; от террористической деятельности я, например, отказался бы, если бы изменились внешние условия…» - сказал он в своей речи. Также он говорил, что они, их обвиняли в анархизме, что… Вот ещё один момент очень важный: «Если вы, господа судьи, взглянете в отчеты о политических процессах, в эту открытую Книгу бытия, то вы увидите, что русские народолюбцы не всегда действовали метательными снарядами, что в нашей деятельности была юность, розовая, мечтательная, и если она прошла, то не мы тому виной». А начал он, одна из его первых фраз, ну потому что Муравьёв сказал: «Я, как человек русский…», Желябов сказал: «Я тоже имею право сказать, что я русский человек, как сказал о себе прокурор» (В публике движение, ропот негодования и шиканье.)».
Соответственно, вот это всё было выказано, потом взяла слово Перовская, и ей тоже было что сказать. Ну во-первых, какое впечатление произвела Перовская на людей в суде: «Видя на скамье подсудимых эту миловидную блондинку с круглым лицом, с ласковыми голубыми глазами, одетую в простое, но со вкусом сделанное темное платье, - вспоминает через много лет граф фон Пфейль, - трудно было поверить, что это одна из опаснейших государственных преступниц, в числе преступлений которой было и убийство 1 марта…» Т.е., опять-таки, люди пришли увидеть такую, я не знаю, какую-то гоблиншу…
Д.Ю. Адскую мерзавку, да?
Павел Перец. Адскую мерзавку, да, а тут, значит, вот такое. Причём некоторые даже возмущались тем, что этих террористов судят открытым судом, например…
Д.Ю. А как надо было?
Павел Перец. «Возмутительно, - говорится в воспоминаниях жены начальника штаба Московского военного округа Духовской, - что убийц государя судят правильным судом, спрашивают их: «Признаете ли вы себя виновными?» Их следовало народу отдать на растерзание».
Дальше вот Богданович оставила очень тоже известные воспоминания: «Хотя и говорят, что убийцам надо дать высказаться, но я с этим не согласна. Рассуждения Желябова о религии, циничные разговоры Перовской – все это действует губительно и на слушающих на суде и на читающих газеты».
Также там… где же этот пассаж-то, где она говорит… а, вот: очень характерная тоже фраза Муравьёва, вот это вам очень понравится, ребята: «Если этот исполнительный комитет так правильно организован, и руководил всем этим делом, то неужели, когда был арестован Желябов – организатор злодеяния, неужели у исполнительного комитета не нашлось более сильной руки, более сильного ума, более опытного революционера, чем Софья Перовская, неужели слабым рукам женщины, хотя бы она и была сожительницей Желябова, можно передать такое дело, как преемство по исполнению злодеяния?» Ну потому что баба, естественно, должна…
Д.Ю. Не совсем человек, да.
Павел Перец. Да, она должна сидеть и варить борщи, вот здесь это просто такая перверсия-инверсия, т.е. он реально думает: «Ну как вы могли доверить такое ответственно дело женщине?!» Кстати, женщина, надо заметить, дело-то довела до конца.
Д.Ю. В отличие от многих.
Павел Перец. В отличие от многих, да, и вообще, может быть, если бы не она, так может ничего бы и не было. Но понимаете, такие вот кульбиты там совершались.
Вот ещё тоже потрясающий пассаж: «Сомнения нет и быть не может – язва неорганическая, недуг наносный, пришлый, преходящий, русскому уму несвойственный, русскому чувству противный», ну и дальше вот идёт про то, что он вырос на Западе, и прочее.
Д.Ю. Ну тут с одной-то стороны не поспоришь…
Павел Перец. Да, это естественно.
Д.Ю. Тут если, действительно, царь ходил по улицам, никого не боялся – и вдруг такое. Т.е. до того русскому народу было несвойственно убивать царей.
Павел Перец. Несвойственно.
Д.Ю. Искали причины – почему так, но искать причины в мерзавцах как-то, мягко говоря, странно, может это – в окружающей политической обстановке посмотреть: чем они недовольны, чего хотят?
Павел Перец. Нет, до такого как-то мозги прокурора не доходили. Ну у прокурора, понятно, была своя задача, и он с ней справился, надо сказать, кстати. Присяжный поверенный Кедрин, который защищал Перовскую, сказал: «Когда вы услышали в первый раз, что в этом преступлении участвует женщина, то у вас, вероятно, родилась мысль, что эта женщина является каким-то извергом, неслыханной злодейкой (ну то, о чём я говорил – П.П.). Когда же вы встретились с нею на суде, то это впечатление, я думаю, оказалось диаметрально противоположным, по крайней мере, подсудимая на меня произвела совершенно другое впечатление, чем то, которое у меня до встречи с ней составилось. Я увидел скромную девушку с такими манерами, которые не напоминали ничего зверского, ничего ужасного. Где же причина этому явлению? (Вот, вторя твоему вопросу – П.П.) Может быть, она желает порисоваться, представить себя в лучшем свете, чем она есть на самом деле? Я этого не думаю. Я полагаю, что то признание, которое она перед вами сделала, не выгораживая себя нисколько, идя вперед навстречу обвинению, которое над ней тяготеет, прямо говорит за то, что в ней нет и тени лицемерия».
Кстати, Желябов ещё отметил, что «мы — государственники, не анархисты. Анархисты — это старое обвинение. Мы признаем, что правительство всегда будет (кстати, сказал Желябов! – П.П.), что государственность неизбежно должна существовать, поскольку будут существовать общие интересы».
И вот, собственно, фраза, ради которой я вот это всё про Перовскую читаю, это уже она говорит: «Много, очень много обвинений сыпалось на нас со стороны господина прокурора. Относительно фактической стороны обвинений я не буду ничего говорить — я все их подтвердила на дознании, но относительно обвинения меня и других в безнравственности, жестокости и пренебрежении к общественному мнению, относительно всех этих обвинений я позволю себе возражать и сошлюсь на то, что тот, кто знает нашу жизнь и условия, при которых нам приходится действовать, не бросит в нас ни обвинения в безнравственности, ни обвинения в жестокости».
Ну, Перовская реально была ригористкой, я это уже миллион раз рассказывал: она там и на голых досках спала, и денег вообще не тратила общественных ни копейки, всё сама старалась зарабатывать.
В общем, вынесли приговор. Приговор, естественно, был понятен, логичен – смертная казнь, которую заменили только Гесе Гельфман. И дальше началась тоже очень интересная история, т.е. реакция общества на это: 28 марта в здании, в зале кредитного общества читал лекцию Соловьёв, небезызвестный философ, «Критика современного просвещения и кризис мирового процесса» называлась эта лекция. И дальше есть воспоминания о том, как вообще реагировала публика на эти слова, и что он потом произнёс: «Мало-помалу перспектива суживается, оратор заметно близится к нашему берегу… «Теперь там, — говорит он, — за белыми стенами, идет совет о том, как убить безоружных. Ведь безоружны же подсудимые узники. Но если это действительно, совершится, если русский царь, вождь христианского народа, заповеди поправ, предаст их казни, если он вступит в кровавый круг, то русский народ, народ христианский, не может идти за ним. Русский народ от него отвернется и пойдет по своему отдельному пути…» Вот это вот такой ключевой момент, т.е. что делать? С точки зрения закона, государя, и прочее, всё абсолютно правильно, логично: убили главу государства, отца вдобавок, и естественно, тут какие могут быть рассуждения? Но, к сожалению, вот эта фраза Соловьёва оказалась пророческой, потому что, действительно «русский народ от него отвернется и пойдет по своему отдельному пути». У нас опять-таки сейчас идёт такая тенденция, что вот был такой абсолютно лояльный царю-батюшке народ, а пришла какая-то горстка каких-то там людей, не совсем русских во многом, и несчастного царя грохнула. Про то, что несчастного царя с трона сместили вообще-то совсем другие люди, как правило, не упоминается.
Д.Ю. Это ты про Николая Второго?
Павел Перец. Это про Николая Второго. Это не совсем так, насколько мы можем понимать, потому что невозможно вот этой многомиллионной массе сказать: «Вы знаете, царь плохой», вот они были уверены, что царь хороший, а им говорят: «Царь плохой». И они все такие: «Да нет, он хороший», или наоборот: «Да нет, он плохой». Т.е. мы же знаем, что потом началось – Гражданская война, и т.д., там кто с кем воевал? Т.е. там марсиане с пингвинами воевали или свои со своими? Т.е. уже назревало колоссальное недовольство не только царём-батюшкой, в основном, конечно, это касалось его окружения-камарильи, но тем не менее. И была потрясающая сцена, когда к умирающему Александру Второму привели его внука – Николая Второго, ему тогда было, по-моему, чуть больше 10 лет, с фразой: «Папа, вот луч солнца ваш пришёл», или что-то такое. И вот просто представьте себе эту сцену: стоит совершенно ещё даже не подросток, а такой ребёнок Николай Второй, смотрит на своего деда, которого убило бомбой, и он ещё даже не догадывается, что… какая перед ним судьба будет в будущем. Это тоже вот такая сильная история.
А потом в эту же полемику, ну там не только они участвовали, включился Л.Н. Толстой. Л.Н. Толстой написал письмо Александру Третьему. Я вам всё зачитывать не буду, естественно, но поскольку Л.Н. Толстой всё-таки не кто-то там с бугра, а наше всё, тем не менее позволю. «Государь, - писал Толстой, ну он, естественно, сделал такую прелюдию, что я вам буду писать не как к государю, не как к царю, а как к человеку. - Если бы вы сделали это, позвали этих людей, дали бы им денег и услали их куда-нибудь в Америку и написали бы манифест со словами вверху: «А я вам говорю, люби врагов своих», - не знаю, как другие, но я, плохой верноподданный, был бы собакой, рабом вашим… Убивая их, уничтожая их, нельзя бороться с ними. Не важно их число, а важны их мысли. Для того чтобы бороться с ними, надо бороться духовно. Их идеалы есть общий достаток, равенство, свобода. Чтобы бороться с ними, надо поставить против них идеал такой, который был бы выше их идеала, включал бы в себе их идеал».
Д.Ю. Большевик прямо какой-то!
Павел Перец. Да, понимаете, это письмо Толстого известное. Опять-таки, понимаете, это мне иногда после экскурсии, после лекции задают вопросы, и я честно говорю: «Знаешь, если честно, это вопрос, который нужно обсуждать на кухне за бутылкой водки, потому что а как ещё?» Потому что, понимаете, нету ответа на то, правильно ли сделал Толстой написав это письмо, или неправильно. Вот такого ответа просто нет, потому что, с одной стороны, он абсолютно прав – с идеями нужно бороться идеями, нельзя просто взять, выяснить и всё, и завтра они станут шёлковыми. Кто-то станет, безусловно, но…
Д.Ю. Идеи никуда не денутся.
Павел Перец. Да, а другой не просто не станет шёлковым – ещё больше обозлится. И вот это такой момент, т.е. я хочу отмотать плёнку назад, с точки зрения, например, государственности: ведь подкоп на Малой Садовой был не единственный, там был ещё подкоп на Итальянской улице в Одессе, которым занималась Якимова, потом она, уже имея опыт, взялась в Петербурге, и когда выяснилось, что царь не поедет там, где они этот подкоп делали, а они настолько уже были озлобленные, уставшие – они решили просто взорвать Тотлебена, героя войны. Ну кстати, отматывая ещё больше плёнку назад, Тотлебен был в тот роковой день в 1866 году, когда Каракозов покушался на Александра Второго, и говорят, что он-то и изобрёл этого Комиссарова, т.е. он сказал, что вот он отвёл руку злодея, при этом сторожу Летнего дворца, который, действительно, этого Комиссарова за полу дёрнул, ему вообще ничего – никаких ни почестей, ни денег, вообще ничего, а вот некого Комиссарова… Т.е. они уже были готовы взорвать Тотлебена. Простили бы, ну например, такая девушка, как Соня Перовская, вот её бы помиловали и не то, что бы не посадили, а выслали бы в какую-нибудь Америку – вот простила бы она? Я очень сомневаюсь, на самом деле.
Д.Ю. Я думаю, что она бы вернулась.
Павел Перец. Я думаю, что она бы продолжала бы с ещё большим упорством рыть копытом землю. Желябов – то же самое. Т.е. это были такие люди, которые уже всё – они в эту колею вошли, обратной дороги практически нет. И вот, понимаете, вот этот баланс – вот как поступить? Правильно поступил Александр Третий, казнив их? Правильно поступил Толстой, написав ему это письмо? Нет, я понимаю, что, конечно, у большинства найдётся ответ, однозначно, один скажет: правильно, второй скажет: нет, не правильно, но вот в том-то и сложность исторического процесса, вообще нашей жизни, что мы иногда не знаем, на самом деле, правильно это решение или нет. Помиловали бы их, он бы мог их, например, помиловать, как многих других, и отправить в каторгу, но тогда он, опять-таки, создал бы живых героев, понимаете, т.е. они бы сидели, все знали бы, что они там сидят, и они служили бы примером, что потом и происходило, потому что все знали, что сидят Фигнер с Морозовым там, тарабанят свой срок, и это было неким примером для всех остальных.
Вот видите, сколько неразрешимых вопросов, которые для всех такие простые, ну для большинства людей, а на самом деле они вообще нифига ни разу не простые, и вы меня простите, но Толстой не школьник, и к нему тоже есть масса вопросов, может быть, даже и претензий, но он много чего продумал за свою жизнь, ну и всё-таки…
Д.Ю. В корень смотрел, в общем-то.
Павел Перец. Да, смотрел человек в корень. Вот в чём сложность была работы с этими людьми, а учитывая то, я думаю, что мы успеем сегодня это рассказать, учитывая то, в каком вообще состоянии находилась оперативная работа, настроения – ну вот Муравьёв же сказал: как вы могли этой бабе доверить, женщине? Т.е. он это говорил, показывая обществу ничтожность террористов: они настолько убоги, что у них не нашлось более подходящей личности на роль руководителя, чем Перовская.
Д.Ю. Демагогия – смотрим на результат, и всё понятно, неважно, кто это отруководил – женщина, мужчина, гомосексуалист или даже трансгендер. Я не знаю, тут речь-то про результат, а это, ты знаешь, мне сразу напоминает – отскакивая в сторону – у меня есть книжка какого-то американского мега-разведчика, «Война во Вьетнаме» называется, по-моему, или «Вьетнамская война» - не помню, где он описывает главного вьетнамского генерала Зиапа: «Коротышка с рябой рожей, любитель там каких-то остроносых ботинок лаковых, харя страшная – слов нет». Ну ты расскажи, что вы от него огребли там везде, где только могли, а коротышка он при этом, рожа страшная, или ещё что-то – это ты про себя пишешь, а вовсе не про генерала Зиапа. Ну так и тут: женщина… Странно.
Павел Перец. Ну это как такие карикатуры рисовали Суворова и т.д., а тем не менее, карикатуры карикатурами…
Д.Ю. А результат результатом.
Павел Перец. …а огребали все поголовно, на самом деле. Вот в таком… Надо сказать, на этой лекции, когда Соловьёв её читал… или он, не присутствовал, или ему донесли – вот этот градоначальник Баранов, догнали Соловьёва, сказали: «Вы понимаете, что вы за такие слова можете в Колымск загреметь?» На что он сказал: «Ну, философией можно и в Колымске заниматься». Но с Соловьёвым ничего не было, на самом деле, Толстому тоже ничего не было. У Александра Третьего на тот момент был такой главный советчик – это Победоносцев. Победоносцев – это оберпрокурор Святейшего синода, опять-таки, вот это Россия: мега-умнейший человек, на самом деле, но вот он был настолько ультраконсервативен, тоже он считал, что вот это всё проклятый Запад молодёжь развращает, а у нас всё хорошо, у нас народ понимает царя, у нас тишь да гладь, и т.д. И Победоносцев Александра Третьего настолько оберегал, что – это смех сквозь слёзы – он ему писал инструкции, как вообще Александру Третьему действовать. Александр Третий, на самом деле, если вы приедете в Гатчину и пройдёте по апартаментам, я не знаю, ну короче, по жилым помещениям, где Александр Третий жил, на самом деле, я думаю, что Александру Третьему было бы, вот если бы он жил, например, только с женой, ему было бы вполне комфортно в современной такой большой комфортабельной «трёшке», вполне, потому что вы смотрите на эти комнаты – они маленькие, ну т.е. по нашим… т.е. это абсолютно как наши, ну конечно, не студийки, но вот наше жильё уровня, не знаю, как-то сейчас бизнес-класс или там… Они маленькие.
Д.Ю. Скромные, да?
Павел Перец. Они маленькие, т.е. они, конечно, не для простолюдина, но зная вот эти золотые галереи в большом дворце в Царском Селе или в Зимнем с потолками, там… Там потолки невысокие, ему там было очень хорошо с семьёй, он там себя хорошо чувствовал, и Александр Третий, на самом деле, изначально тяготился жильём в Зимнем дворце, тем более, я уже рассказывал, там была коммунальная квартира, т.е. его мать, а тут ещё папа привёл любовницу с детьми, поэтому Александру Третьему выделили Аничков дворец, где он с удовольствием жил, а потом он давно мечтал вообще свалить из Питера, и кстати, он был не единственный, потому что, например, забегая вперёд, его сын Николай Второй очень любил тоже жить в Царском Селе в Александровском дворце или в Петергофе. И поэтому при первой возможности Александр Третий свалил в Гатчину. У нас это всегда рассматривалось, и даже был такой… вот в этой книжке есть фраза: «военнопленный революции». В этом отчасти есть доля правды – действительно, это было из соображений безопасности, но в этом была ещё и психологическая история – Александру Третьему просто хотелось сменить обстановку, он это хотел сделать ещё до убийства своего отца, но у него возможности такой не было. Сейчас, когда он стал сам себе хозяин-барин, он туда перебрался. И вот Константин Победоносцев ему писал всякие письма, ну естественно, когда он узнал, что ему Толстой написал это письмо, он ему с ужасом написал, что неужели это правда, неужели вы можете позволить, чтобы убийцы вашего отца остались в живых? Но он его успокоил: «Вы не переживайте, этого не случится».
И вот Победоносцев ему пишет инструкции, т.е. 1 марта убийство, вот 11 марта Победоносцев пишет инструкции: «Когда собираетесь ко сну, извольте запирать за собою двери, - не только в спальне, но и во всех следующих комнатах, вплоть до выходной. Доверенный человек должен внимательно следить за замками и наблюдать, чтоб внутренние задвижки у створчатых дверей были задвинуты. Непременно наблюдать каждый вечер, перед сном, целы ли проводники звонков. Их легко можно подрезать. Наблюдать каждый вечер, осматривая под мебелью, всё ли в порядке». Т.е. представляете вот – Александр Третий…
Д.Ю. Под шкаф и под кровать, да?
Павел Перец. Да-да, встаёт на четвереньки и начинает: всё ли там в порядке? «Один из ваших адъютантов должен бы был ночевать вблизи от вас, в этих же комнатах. Все ли надёжны люди, состоящие при вашем величестве. Если кто-нибудь был хоть немного сомнителен, можно найти предлог удалить его...». Т.е. вот он реально как о ребёнке о нём заботится, и Александр Третий писал ему, что вы не переживайте – всё схвачено, всё хорошо.
Д.Ю. В целом непонятно – это же режимный объект, где должен быть режим безопасности. Это твоя задача – следить за тем, кто туда заходит, кто туда заходит, кто оттуда выходит, что с собой проносит. Вот, собственно, после подрыва руками гражданина Халтурина как-то, я не знаю, там вся жизнь должна была повернуться наоборот – это не то, что в царской спальне, а вокруг должны бдить. Так-так?
Павел Перец. Это будет вторая часть …
Д.Ю. Советы толковые, да: я ни хера не делаю, но ты сам там присмотри за собой, чтобы тебя не грохнули.
Павел Перец. Тут ещё контекст важен, т.е. Победоносцев уже настолько никому не доверял, он-то вообще по части охранной деятельности – никто и звать никак, у него своя канва вообще. Нет, он пишет такие советы, потому что он понимает, что они должны действовать в такой критической обстановке.
Генеральша Богданович, оставившая потрясающие воспоминания, писала: «Под ужаснейшей тайной я узнала, что после суда Желябова будут пытать и пытаться заставить говорить, чтобы от него выведать, кто составляет эту организацию. Говорят, их повесят в пятницу. Дай Бог, чтобы попытали. Я не злая, но это необходимо для общей безопасности, для общественного спокойствия» - «Я не злая, но пусть попытают»…
Д.Ю. Настоящая интеллигентная женщина.
Павел Перец. Да-да-да.
Д.Ю. Это такая Божена Рынска тех дней, нет?
Павел Перец. Нет-нет-нет, никоим образом, ты чего?!
Д.Ю. Стиль очень похож.
Павел Перец. Она была такая… Вообще эти воспоминания очень любили тоже и в советское время: она собирала вообще все-все-все сплетни.
Д.Ю. О, молодец, да!
Павел Перец. У неё тоже был салон, и у неё есть как действительно интересная информация, которая была потом перепроверена, так и, конечно, всякие там вообще скандалы-интриги-расследования, за что её, собственно, интересно читать, на самом деле, потому что она, как такая умная бойкая баба, она это всё аккумулировала и излагала.
Очень ещё один важный момент: я вот тут читал серию лекций и про дореволюционную проституцию, и про неизвестного Пушкина, и т.д. Дело в том, что, действительно, мы всех дворян, аристократов воспринимаем, как сугубо воспитанных, культурных людей, коими они, безусловно, и являлись, но не нужно забывать, что они были люди, и вот всё, что свойственно нам, было свойственно и им.
Д.Ю. Ничто человеческое не чуждо, да?
Павел Перец. Просто не было там Ютубов, Лайф-ньюсов и всего остального, и вся эта подноготная часть проскальзывает где-то в воспоминаниях, где-то в каких-то донесениях, где-то что-то… Но там всё было прекрасно, понимаете, и точно так же все эти великолепные дворяне ходили и к проституткам, и крепостных девок своих портили, и т.д., и т.п. У Пушкина была связь с крепостной Калашниковой, от которой даже был ребёнок, но не прожил 1,5 месяцев.
Д.Ю. А только с одной? Товарищ Пушкин держался всё-таки в рамках.
Павел Перец. Ну, с одной – известно, может быть, были ещё какие-то.
Д.Ю. Больше никто не вспоминал. Он её, вроде там, Вяземскому показывал – что, типа, вон та…
Павел Перец. Да-да-да, он послал её Вяземскому, просил денег дать. Сначала просил вообще его оставить, потом просил денег дать. Я вот, кстати, водил экскурсию, в переулке есть этот дом Вяземского, где он останавливался, но в итоге он пристроил её замуж за другого помещика, они там потом пытались вместе с этой барышней тянуть с Пушкина деньги, но барышня потом извинялась за это. Но это, как бы, отдельная история. Я к тому, что…
Д.Ю. «Денег нет, но вы держитесь,» - говорил Александр Сергеевич.
Павел Перец. Насчёт денег – это правда, он всё время жил в долгах и в шелках, и всё время у него было… Господи, это ужасная история, офф топ, извините, нас всё время обвиняют в этом, но это просто, опять-таки, вещь про которую мало знают: Пушкин, когда пытался Гончарову взять себе в жёны, Гончарова была бесприданница, и его тёща будущая сказала, что я без приданого свою дочь не выдам. Тогда Пушкин поехал в своё село Болдино, ему там деревню Кистенёвку батя выделил с 200 душами, а разразилась холера, и Пушкин там застрял – откуда вся эта Болдинская осень, и прочее. Болдинская осень – это просто бизнес-процесс того времени, он эти 200 душ сразу же заложил, чтобы это были деньги на его свадьбу, отдал своей тёще, а та, как бы – это типа, деньги жены. Т.е. тут всё прекрасно: мало того, что крепостных сразу закладывают в банк, вот эти деньги тёще, потому что она раба этих стереотипов, потому что как это я дочь без приданого выдам? В общем, вот это настоящий высший свет того времени, а не только «Я помню чудное мгновенье…»
Д.Ю. Говорят, есть ещё какое-то замечательное письмо отцу: «Папа, продай пару человек – мне новые туфли нужны».
Павел Перец. Ну это Пушкин, да, хотел башмаки с пряжками, а папа ему свои старые предлагал. Да, чего – из песен слов не выкинешь, но единственное, что Пушкин, конечно, был не Салтычиха, этим не занимался, но это надо всегда держать в голове, чтобы этот фимиам, розовые пони и голубые единороги, которые у нас тут скачут в некоторых телевизионных документальных фильмах, чтобы они как-то рассеивались.
Так вот, хуже всего вёл себя Рысаков, который всех заложил, и даже в его показаниях есть такая фраза: «Сегодня я товар, а вы купец», и он там предлагал далеко идущие планы, что вы, пожалуйста, меня не казните, потому что я вам ещё много пользы принесу, и я вот… Вот прямо реально он написал стратегию, как он будет бороться с этим терроризмом, не преминув написать, что содержание мне лучше выдавать ежедневно – написал он в своих показаниях, т.е. как бы…
Д.Ю. Продуманный …
Павел Перец. Да, продуманный бизнес-план стратегический. Но это не возымело действия, они из него вытянули всё, что могли, они арестовали всех, кого могли, но его это не спасло.
Ещё там был очень интересный эпизод во время суда, когда эксперты усомнились в том, что вот этот «гремучий студень» реально был сделан Кибальчичем, они думали, что это привезённое из Европы, и Кибальчич вынужден был им доказывать, что это я, это моё ноу-хау, вы меня извините, но это я сам сделал. Т.е. там были ещё такие баталии по поводу копирайта и авторского права, если можно так выразиться.
Ну в общем, приговорили, они были, естественно, вот в этом доме предварительного заключения на Шпалерке. В ночь перед казнью к ним привели священников, точнее, не священников – с родными была возможность повидаться. Мать приехала из Крыма к Перовской, кто-то там письмо написал – Желябов писал письмо родным, Тимофей Михайлов абсолютно безграмотное письмо, ну потому что он не очень хорошо владел русской письменной речью. И они уснули. Хуже всех провёл ночь, по данным, Рысаков. Кибальчич, Перовская и Желябов спали. С утра они проснулись, им предложили чаю, одели специальную арестантскую одежду и вывели на улицу, посадили в 2 телеги – в одной телеге ехал Желябов и Рысаков, в другой телеге ехали, соответственно, Михайлов, Кибальчич и Перовская.
Д.Ю. Т.е. Рысакова, несмотря на все показания, тоже приговорили? Молодец!
Павел Перец. Да, конечно, его всё равно приговорили.
Д.Ю. Малолетний дебил!
Павел Перец. Да, к сожалению, да.
Д.Ю. Плюс сволочь. Так?
Павел Перец. Ну, не то, чтобы в защиту или в оправдание его могу сказать, но это ещё просчёт, как специалиста по HR, господина Желябова потому что это он его привёл, он за него ручался. Его не хотели, на самом деле, брать сначала, но Желябов, «Тарас», как его кличка была, Тарас поручился.
Д.Ю. Поделюсь уголовной мудростью: явка с повинной увеличивает срок и укорачивает жизнь – это вот конкретный пример.
Павел Перец. Хотя трактуется всё как раз наоборот.
Д.Ю. Конечно.
Павел Перец. И остались воспоминания…
Д.Ю. А куда их повезли?
Павел Перец. Сейчас всё расскажу, вот тут я уже включу своего гида и всё вам расскажу. Я, к сожалению, расслабился – не принёс тут несколько картинок, ну извините.
Офицер лейб-гвардии казачьего полка Плансон, вообще его воспоминания прямо от корки до корки есть вот в этой книжке – вот они прямо у меня вот здесь: «Л. Плансон. Воспоминания о казни цареубийц» называется. Ну поскольку эти воспоминания использовались многими историками, в данном случае это некая Елена Сигал, ЖЗЛ, книжка про Перовскую – вот она брала оттуда. И вот этот Плансон пишет… Да, причём тут Сигал пишет: «Он с каким-то ужасом,» – без какого-либо ужаса он об этом писал. Т.е. он писал о том, что они долго ждали, т.е. их привезли туда, они долго ждали, был дубак, и короче, спасало их то, что какой-то ушлый человек в доме напротив в подворотне открыл буфет, куда, соответственно офицеры периодически отбегали, пропустив пару рюмок водки и заев их бутербродом. Т.е. как бы казнь казнью, а…
Д.Ю. А обед по расписанию, да?
Павел Перец. А обед по расписанию, и денежки денежками, т.е. … Там потом ещё была масса тоже интересных бизнес-проектов по поводу этой казни, я расскажу.
Д.Ю. Как в известном анекдоте, когда мужика ведут на расстрел, дождь, грязь, все поскальзываются. Он идёт: «Блин, ну и погодка!» Солдат ему говорит: «Ты-то чего ноешь? Нам ещё назад идти, блин».
Павел Перец. Да-да-да. Перовская, когда уже выходила и садилась на эту позорную колесницу, потому что им пришпилили вот эти таблички «Цареубийцы», она сначала пошатнулась, побледнела, но Михайлов её окликнул: «Соня, ты что? Соберись». Соня собралась, села. И как их везли: их, короче, вывезли сначала на Литейный, по Литейному повезли, потом повернули на Кирочную, доехали до Надеждинской – это нынешняя, соответственно, Маяковского улица, по ней провезли, и дальше на Невский, по современному улица Марата, а тогда она называлась Николаевской, и по Марата до упора, где современный ТЮЗ, Театр юного зрителя, там справа ТЮЗ, а слева дельфинарий сейчас. Вот эта вот площадь перед ТЮЗом, она сейчас небольшая достаточно, ну по петербургским меркам приличная, там стоит памятник Грибоедову. Это, грубо говоря, вот Гороховая идёт от адмиралтейства и прямо до ТЮЗа, это левый дальний угол огромного Семёновского плаца, который тогда был аж…
Д.Ю. От вокзала.
Павел Перец. …до Обводного канала простирался этот плац и до самого вокзала, т.е. это был такой огромный прямоугольник, и народовольцев казнили, на самом деле, ну я когда уже экскурсии, говорю: вот площадь, тут казнили народовольцев, петрашевцев там тоже, но на самом деле я лукавлю – их казнили ближе к вокзалу, т.е. это всё исследовано советскими краеведами. Их казнили ближе к вокзалу, была сколочена виселица. Их везли долго, их везли под барабанную дробь и флейты. Вспоминали, что 2 раза: один раз как раз на углу Надеждинской и Спасской какая-то женщина махнула им платком – её там чуть не разорвали в клочь.
Д.Ю. Граждане?
Павел Перец. Граждане, да, чуть не разорвали. Причём вот очень интересно, как бы, вот читаешь воспоминания – вот, например, В.И. Вернадский, это наш учёный, и всё такое: вот этот русский космизм, потом вот это…
Д.Ю. Ноосфера.
Павел Перец. Да, биогеохимия – всякая такая история. Что он пишет: «В день убийства... вечером были гости и были веселы, мне кажется, некоторые поздравляли друг друга. … в среде нашего дома он встречал и сочувствие, и поддержку». Понимаете, вот пишет Вернадский, например. Вот такая была реакция, а при этом толпа чуть не разорвала женщину, которая помахала платочком. Ну просто в советское время, естественно, старались использовать такие источники информации, сейчас пытаются использовать уже другие источники информации, чтобы показать. На самом деле, реакция была смешанная, но, конечно, будем говорить объективно – большинство людей не приняли этот террористический акт, от слова вообще, т.е. убить царя – это было ужасно для большинства людей.
Более того, когда случился этот теракт, в «Правительственном вестнике» вышло сообщение, и это сообщение начиналась словами: «Воля Всевышнего свершилась, Господу Богу было угодно призвать к себе возлюбленного монарха», и в народе шутили: что значит «воля Всевышнего свершилась»? Т.е. «Народная воля» - Божья воля, получается, что ли, по заказу она свершилась?
Д.Ю. Я бы не стал спорить с предводителями духовенства – им виднее.
Павел Перец. Да, им виднее. Ну вот, их, короче, везли-везли-везли, привезли. Там толпа уже огромная, там есть привилегированные места. Привезли палача по фамилии Фролов, стали их… Ну там процедура казни достаточно долгая, на самом деле: сначала обвинительный приговор зачитывали, потом их возвели на этот эшафот, они все попрощались друг с другом, кроме Рысакова, Рысакову никто не подал руки, и вообще с ним обращались… и на них надели такие специальные балахоны. Тут вот есть картинки, в этих книжках, они разные: так, это заседание суда, а где сама казнь? В общем, я сейчас найду. Т.е. на самом деле это были балахоны, и им накидывали капюшон специальный, чтобы они не видели…
Д.Ю. Мешок фактически?
Павел Перец. Ну да, фактически мешок накидывали. Вот, кстати, Перовская – это во время суда. Вот, накидывали мешок и после этого случилась эта казнь. Так вот, во время этой казни произошла следующая история: верёвка под Михайловым оборвалась, и он рухнул на землю, и как пишут свидетели, это произвело сразу же, т.е. толпа – это же такое вот…
Д.Ю. Конечно – второй раз вешать нельзя.
Павел Перец. Да, сразу же из всяких злодеев, гадов и прочих…
Д.Ю. Страдальцы.
Павел Перец. Да, страдальцы, т.е. нельзя, не велит царь, и прочее, т.е. надо обязательно помиловать. Но я не знаю, откуда взялась вся эта история про помилование и т.д. А вот здесь достаточно точная, на самом деле, иллюстрация, она маленькая, но тем не менее, вот они висят впятером.
Д.Ю. Странно, а тогда ж фотографии-то уже были – почему не сфоткали?
Павел Перец. Слушай, ну они были ещё не в таком обиходе – это раз, во-вторых, это Россия – это два, т.е. до нас все эти технические новинки, я имею в виду, на бытовом уровне доходили гораздо позже.
Д.Ю. Ну тут домики нарисованы, т.е. можно было даже, наверное, понять, где это, что это и как.
Павел Перец. Да. Нет, это я ещё раз говорю, всё это место вычислено миллион раз. Вот ещё одна картинка – это вот как раз священники их причащают, не всех, кстати, я уж не помню, кто там согласился, кто не согласился, но не все они согласились.
Д.Ю. Я думал, они все атеисты были. Позвольте взглянуть.
Павел Перец. Затянул верёвку, новую повязали верёвку Михайлову, повесили – он второй раз рухнул. Т.е. 2 раза он падал.
Д.Ю. Что это за верёвки?
Павел Перец. Такие вот верёвки.
Д.Ю. Я поделюсь опытом цивилизованных стран: для начала рекомендуется опробовать на мешке с песком, т.е. там псевдоголова, засунули в петлю, открыли люк, мешок упал, как следует дёрнул – вот она, верёвка, добротная, задача выполнена. Какое-то разгильдяйство!
Павел Перец. Это вопрос к палачу, на самом деле, ну т.е. твоя задача, ну т.е. тебе за что деньги платят? Тебе платят деньги за это. А вот этот вот палач Фролов подошёл к процессу таким образом. Как тут не вспомнить вот эти слова декабристов, что в России и повесить нормально не умеют.
Д.Ю. Я как раз об этом.
Павел Перец. Короче, таки повесили, причём самая сложная казнь была с Рысаковым – он долго цеплялся ногами за табуретку, или не табуретку – что-то там. А, вот, кстати, вот эта вот картина Маковского, она тут чёрно-белая, но она в цвете, естественно, а это вот погибший убиенный царь, и дело в том, что я просто почему про Маковского заговорил – что он когда пришёл, он ушёл оттуда тоже с таким очень большим смятением в душе, я бы это сказал, т.е. он пришёл туда рисовать каких-то злодеев-террористов, а там стоят нормальные люди. А он, поскольку художник и знаток человеческих душ, т.е. самый лучший портрет – тот, что раскрывает вашу сущность. И потом вот этот вот портрет, есть такая известная картина Репина «Не ждали», она там тоже присутствует, если присмотреться, на задней стене там она висит.
Повесили, палач занимался тем, что верёвки эти были разрезаны на куски, и они продавались всем желающим, потому что это как бы на счастье, это амулет. Т.е. и тут уже тоже мы видим такой небольшой кусочек бизнеса.
Д.Ю. В США принято ещё отрезать у повешенных мизинцы и уши. Как только повесили, толпа у негров в т.ч., которых вешали, линчевали, надо было немедленно напрыгнуть на ещё трепыхающихся и уже их без ушей, без пальцев, и всякое такое… Тоже, мы в этом не оригиналы. Ну а, собственно…
Павел Перец. Но у нас хотя бы верёвочки.
Д.Ю. Собственно, верёвка обладает серьёзными магическими свойствами, особенно если на ней повесилась или повесили девственницу.
Павел Перец. Мне кажется, вот к тем платочкам, которые были пропитаны водой с кровью царя, можно ещё верёвки…
Д.Ю. Божественное, как обычно.
Павел Перец. Сколько бизнес-моделей мы вам сегодня предлагаем, просто вот бери – не хочу. Пользуйтесь, друзья мои, я уверен, что на самом деле покупатели найдутся, абсолютно я в этом уверен.
Случилась эта казнь, я могу себе представить, что, например, чувствовал папа Софьи Перовской, который был когда-то губернатором. Ещё хуже судьба была, конечно, у жены Желябова – она подавала прошение, чтобы сменить фамилию, потому что фамилия стала нарицательной цареубийцы, и здесь, во 2 части нашего Марлезонского балета хотелось бы поговорить о том, ну а как это вообще всё было возможно, потому что ну ведь царя должны охранять, ну ведь с террористами должна проводиться работа, и т.д., и т.п. Страна была немаленькая, гораздо больше, чем сейчас.
То, что я вам сейчас расскажу, это, опять-таки, песня! Ну даже, например, про самоубийство, покушение, которое привело к смертельному ранению. Рысаков, например, когда вышел на Екатерининский канал с бомбой, он понял, что там взад-вперёд ходить опасно, он пошёл – там если дальше вы пройдёте, налево по Мойке, там с правой стороны будет такой круглый рынок, туда Пушкин посылал за морошкой, когда он там умирал у себя на Мойке, он туда посла за мочёной морошкой, и там ему её и купили. Вот он пошёл на этот рынок. Проходя мимо околоточных, которые стояли на Театральном мосту, Рысаков поднял воротник, чтобы было не видно его лица, пошёл, погулял вокруг этого круглого рынка, пошёл обратно, точно так же подняв воротник, чтобы было не видно его лица. Т.е. как бы идёт человек со свёртком, поднимает воротник, погулял, пошёл обратно – никто даже на него внимания не обратил. Т.е. он тоже ещё тот конспиратор, да.
Так вот, действительно, у царя была охрана. «У царя была собака, он её любил…»
Д.Ю. Я тут позволю перебить: многие спрашивают, типа как милиционер вообще людей, особенно в метро – вот чего они там прицепились к этому, а не к кому-то другому? Всё примитивно и просто: когда много людей идёт, они все одинаковые, все, а среди них гражданин с поднятым воротником, который рожу… он просто даже в глаза не смотрит, он зыркнул и глаза отвёл, потому что смотреть-то надо, что происходит – ну, иди сюда. Там ничего сложного нет. А это разгильдяйство и преступная халатность – вы таких уродов выщемить не можете.
Павел Перец. Тут один знакомый сделал пост в Фейсбуке, что когда он заходит в метро со стаканчиком кофе, его никогда не останавливают.
Д.Ю. А зачем его останавливать? Если ты баран и не вызываешь никаких эмоций?
Павел Перец. Ещё когда было покушение на Александра Второго самое первое – Каракозов стрелял, председатель следственной комиссии Муравьёв, которого прозвали Муравьёв-вешатель, писал: «Исследование преступления 4 апреля обнаружило с самого начала полное расстройство столичных полиций; они были лишь пассивными зрителями развития у нас тех вредных элементов и стремлений, о которых говорилось выше…» Ну выше он описывал эти вредные элементы. Т.е. вот военный человек, усмиритель Польши пишет о том, что полная вообще профанация.
Что он дальше предлагает: «Образовать политические полиции там, где они не существуют, и сосредоточить существующую полицию в III отделении Вашего Императорского Величества канцелярии, для единства их действий и для того, чтобы можно было точно и однообразно для целой Империи определить, какие стремления признаются правительством вредными и какие способы надлежит принимать для противодействия им». Т.е. он наконец предлагает заняться серьёзно политической полицией, её организовать. Ну что могу сказать: оно случилось – через 14 лет.
Д.Ю. Неплохо!
Павел Перец. Прошло 14 лет…
Д.Ю. Стремительные реформы.
Павел Перец. Да-да, за время которых на Александра Второго случилось ещё несколько покушений, но это неважно, но тем не менее наконец 6 августа 1880 года при Министерстве внутренних дел был создан департамент полиции. Это, я считаю, успех!
Д.Ю. Это же подход по принципу: ничего-ничего, само рассосётся, это какая-то флюктуация, отклонение, так сказать, а дальше опять всё будет хорошо.
Павел Перец. Далее, по поводу уже непосредственной царской охраны: ну вот, опять-таки, случилось покушение Каракозова: «Только через 13 лет (!) — после покушения Соловьева в 1879 году — выезды Александра II за пределы царских резиденций стали сопровождаться, кроме казаков Собственного его императорского величества конвоя, начальником его охраны и чинами столичной общей полиции».
Д.Ю. Картинка.
Павел Перец. Да, но это уже Александр Третий едет, но…
Д.Ю. Всё равно, уже там гурьбой, так сказать, вокруг.
Павел Перец. Потому что, как писала непосредственно фрейлина графиня Толстая, когда Александр Второй прогуливался со своей Юрьевской: «…Встречая в Летнем саду императора об руку с княгиней, гуляющие без всякого стеснения посмеивались и говорили: „Государь прогуливает свою демуазель“». Т.е. это всё было известное всем и вся.
Дальше ещё было, ну я уже рассказывал, было покушение в Польше, кстати, во время этого покушения этот Березовский, поляк, ранил лошадь, попав ей прямо в голову, и хлынула такая кровища, что забрызгала даже наследника Александра Третьего, и император испугался, что они пострадали, т.е. они ранены, но на самом деле это была лошадиная кровь.
Едем дальше. Сейчас, одну секундочку. Да, и вот уже идёт речь о «Положении об особой команде». В октябре 1866 года была такая Особая команда, которая должна была охранять непосредственно царскую резиденцию и самого царя. Как водится при создании любого учреждения, не обошлось и без кадровых просчетов и ошибок. В том же 1866 году из команды были отчислены четыре человека. За что и кто: унтер-офицеры Заславский — как «неблагонадежный и неспособный», Зенцов — «по грубости и лености», Егоров — «ввиду тупости и неблаговидения»…
Д.Ю. Тупизны.
Павел Перец. …а вахмистр А. Зарринг не подошел «по нерасторопности и незнанию русского языка». Т.е. вот такие люди охраняли царя в 1866 году и режимные объекты.
Дальше: Дельвиг вспоминал: «При отъездах Государя со станции царскосельской ж. д. начали появляться какие-то лица, обращавшие своими манерами на себя внимание. Мне сказали, что это приставленные III отделением… телохранители. Эти господа должны были никем не замечены, а их узнавали на другой день по их назначении». Естественно, об этом тут же написала в листке «Народная воля».
Едем дальше: естественно, у этой команды должен был быть свой начальник. Начальник Охранной команды – это место начальника Охранной команды, и у него ещё был помощник, ну заместитель – тогда «помощник» означал «заместитель». Сначала был там надворный советник Гаазе, который подобрал себе нового помощника штабс-капитана Агафонова, а другой помощник майор Пруссак, проработав в должности пять лет, в конце концов должен был быть отчислен из команды. Почему же его отчислили из этой команды, которая охраняет царя и его объекты: «Пруссак отличался чрезвычайной грубостью по отношению к нижним чинам, бранил их самыми последними словами, «стращал» ссылкой и каторгой и регулярно прикладывался к рюмочке. Один раз он сопровождал «Высочайший поезд» в столь нетрезвом виде, что на Царскосельской станции пришлось выходить из вагонов, никакие увещевания не могли привести к желаемому успеху и добудиться его и заставить выйти из вагона». Это заместитель начальница царской охраны. Тем не менее Пруссака повысили.
Д.Ю. Зам директора ФСО.
Павел Перец. Да-да, зам. директора ФСО.
Д.Ю. Президенту пришлось выбежать из вагона, потому что бухой зам там лютовал. Сильно!
Павел Перец. Тем не менее, его не уволили, а его перевели смотрителем в Алексеевский равелин – видишь, как повезло тем, кто сидел в Алексеевском равелине. Едем дальше: «Скромный и неприметный надворный советник Гаазе (который возглавлял эту команду – П.П.) в результате 12-летней службы на посту начальника охранной команды вырос до статского советника и сумел сколотить недурной по тем временам капиталец. Трудно сказать, сколько лет ещё руководил бы он охраной императора, если бы не анонимный донос, поступивший на него начальнику Третьего отделения генералу А. Р. Дрентельну. Между прочим, в доносе сообщалось, что Гаазе, со своим ежемесячным жалованьем в сумме 200 рублей, приобрел имение…
Д.Ю. Только я хотел вопрос задать: капиталец-то откуда?
Павел Перец. …выстроил под Петербургом две дачи и «платит за квартиру в год 1200 рублей, жене отпускает ежемесячно на булавки 150 рублей, кроме того, 100 рублей на хозяйственные расходы, и сыну 25 рублей, имеет в квартире роскошную мебель и три прислуги». Стали копать, откуда же денежки «Гаазе на самом деле бесконтрольно обирал «казну и своих подчиненных самым наглым образом». В немудреный «инструментарий» статского советника входили: составление фиктивных счетов на расходы по делам службы, утаивание суточных и проездных денег, выдаваемых чинам охраны во время командировок, присвоение части праздничных наградных и премиальных сумм».
Как он это делал: он клал листочек с расходами, а сверху ещё один точно такой же листочек, и в этом листочке сверху был такой вырезан квадратик, и в этом квадратике все заходившие должны были расписываться за полученное, ну т.е. «я получил столько-то». Что там было написано, никто не знал – просто зайди и поставь подпись в этом квадратике. Ну гениально же, я считаю!
Д.Ю. Т.е. контрольно-расчётное управление, которое, например, у нас проверяет все шпионские расходы с точностью до копейки, и тебя просто затопчут и закопают, если у тебя там копейки не совпадают. А тут всё в порядке – через квадратик расписываться. Молодец!
Павел Перец. «Беспардонное поведение казнокрада и плута объяснялось довольно просто: он был женат на дочери… управляющего Третьим отделением А. Ф. Шульца, который и покрывал все проделки зятя «мраком неизвестности… и ни одна жалоба не была принята во внимание, а, напротив, те, кто говорил правду, — все были исключены из команды».»
Д.Ю. Ну, видимо, в доле был.
Павел Перец. Да. Дальше едем. Ну т.е. уже начинаешь проникаться ситуацией.
Д.Ю. Не, ну раз царя убили, то тут и проникаться-то нечем – служба завалена полностью. Так?
Павел Перец. Но надо отдать должное – не все были таковыми. Вот, например, Кох – этот тот человек, который догнал Соловьёва и огрел его шашкой…
Д.Ю. Это личная инициатива, а не работа команды.
Павел Перец. Да, значит, он, на самом деле, предпринимал, он двигал телом и он видел, в каком это всё состоянии, и он писал докладные записки. И вот здесь, к сожалению, нужно сказать уже теперь пару не очень лестных слов про Лориса-Меликова, потому что он этому не всегда придавал значение и все инициативы Коха, с которыми он к нему приходил, он, как тогда говорилось, клал под сукно. Например, дня за 3 до катастрофы 1 марта 1881 года граф отказал ему, потому что Кох писал: «Охрана состоит из 36 отставных и бессрочных унтер-офицеров и городовых, которые из-за своего уже солидного возраста не могли должным образом исполнять возложенные на них служебные обязанности», ну т.е. набрали, грубо говоря, инвалидов, которые должны царя охранять.
Ему отвечает Лорис-Меликов: «Ты, брат, просишь 18 человек уволить и дать им пенсию. Скажи, пожалуйста, откуда мне взять столько денег на удовлетворение пенсиею всех этих людей? Ведь они еще могут ходить — ну и пусть себе ходят. По пять рублей на всех я прибавлю… Больше уже не возбуждай подобных вопросов».
Сколько же, количественный состав этой команды, как он вообще исчислялся: в декабре 1866 года в ней было 40 человек, в январе 1870 – лишь 37, в январе 1879 – всего 20 стражников, и только в середине 1880-го она опять было доукомплектована до 40 человек.
В общем, вот такие вот прекрасные истории в журнале «Ералаш»(с), и где-то у меня ещё было, наверное, в предыдущей части, уже про шефа жандармов Мезенцева.
Д.Ю. Которого зарезали – если кто вдруг забыл.
Павел Перец. Да-да-да, которого зарезали. Его, на самом деле, предупреждали о том, что его могут убить, но он – просто такая цитата была показательная, но я её, наверное, сейчас не найду – но он просто сказал о том, что персона шефа жандармов настолько неуязвимая, и никому вообще не придёт в голову на неё покуситься, что всё это бред и чушь.
Д.Ю. Пришло.
Павел Перец. Да, пришло. Ну и как вишенка на торте рассказ вот о чём: уже случилось непосредственно убийство, уже все всем научены, уже убили и шефа жандармов, и царя, и казалось бы, надо как-то принимать во внимание, что за этим может последовать. Тем не менее, Фонтанка 16, я уже говорил об этом – это фактически микс Большого дома и Лубянки, значит, 13 ноября 1881 года, ну т.е. с момента убийства Александра Второго даже полгода ещё не прошло, приходит в это здание человек, приходит с письмом в руке, адресованным товарищу министра внутренних дел генералу Черевину. Надо сказать пару слов про Черевина: Половцов, статс-секретарь, оставивший знаменитые записки, писал, что он был постоянно выпимши, при этом был хороший человек, действительно, достойный, постоянно выпимши. И ему вторил Витте, который писал, что тот был к горячительным напиткам пристрастен, но при этом всегда давал хорошие дельные советы. Витте абы кого хвалить не станет, я вам сразу могу сказать. Это вызвало, на самом деле, такую байку в советское время, поскольку Черевин был приближенным к Александру Третьему, что Александр Третий очень, мол, любил бухать, вот тотально бухать, а его жена, естественно, ему запрещала. И вот сидят они с Черевиным, а у них в сапогах…
Д.Ю. Было, да?
Павел Перец. Да, у них там по фляжечке. И вот только императрица отвернётся, они так по фляжечке тюх-тюх-тюх-тюх – это Черевин рассказывает. И потом императрица приходит, а наш-то уже и валяется поросёнком. Но это такая байка, сочинённая в советское время, на самом деле, но вот она была рождена на почве того, что Черевин, действительно… Александра Третьего тоже не надо рассматривать, как трезвенника-язвенника, он прикладывался, но, конечно, не с той интенсивностью, как нам пытались в СССР рассказывать.
Так вот, Черевин был последним главной Третьего отделения, потом, соответственно, была трансформация этого Третьего отделения. Приходит туда человек. «Сторожа департамента Буклин, Черноусов и Чистов сначала отказывали ему в этом – т.е. приходит человек с письмом – а затем уступили его настойчивым просьбам и передали письмо барону Дризену, отнесшему его генералу Черевину, который в это время находился на совещании в кабинете директора департамента. Вскоре он вошел в приемную комнату с письмом в руке, откуда находившиеся там чиновники барон Дризен и статский советник Хитрово немедленно вышли, уступая желанию неизвестного посетителя объясниться с генералом Черевиным наедине». Ну это вот реально – человек просто с улицы пришёл с письмом, сказал: «У меня письмо», его не хотели пускать – он настоял, он убедил (хороший продажник вышел бы сейчас), остался. Ну и понятно: как только они все вышли, этот человек достал пистолет и выстрелил в Черевина.
Д.Ю. Так я и знал!
Павел Перец. Да, не попал, когда понял, что не попал, он второй пулей хотел застрелиться сам.
Д.Ю. И снова не попал?
Павел Перец. Нет, тут уже он не попал, потому что Черевин был боевой генерал, ну я уже говорил, что на все эти должности назначали людей, у которых был не просто опыт боевой, а колоссальный опыт, т.е. это герои прошлых войн – русско-турецкой, и т.д. И он, естественно, просто скрутил этого паренька.
Дальше есть такой материал «Переписки о покушении на Главного Начальника Охраны Е.И.В. генерала-майора Черевина»: «В момент задержания преступник находился в возбужденном состоянии и… между прочим, произнес следующую фразу: «Да, я люблю Россию, мне дорогого стоило, чтобы совершить это преступление». На дальнейшие же вопросы ответил: «Я не скажу, кто я такой… кто меня послал сюда, не скажу, это пойдет со мной в могилу…» Из протокола осмотра сюртука, бывшего на генерале Черевине в момент покушения на его жизнь, видно, что на левой стороне груди и боке сюртука, с наружной его стороны, два отверстия с разорванными краями… Расположение отверстий и внешний вид их дают возможность заключить, что пуля, проникнув через грудное отверстие, прошла между верхней покрышкой и внутренней подкладкой сюртука и вышла через отверстие сбоку… Револьвер, из которого произведен был выстрел, пятиствольный, бельгийской работы, называемый "Бульдог", оказался заряженным на 4 ствола, в пятом же находилась пустая гильза». Очень популярный «Бульдог», Засулич из такого же стреляла в генерала Трепова. Ну, стали выяснять, кто такой. «Выяснилось, что это мещанин из города Брест-Литовска Николай Мартынов Санковский, 11 лет тому назад вышел из 4-го класса гимназии города Бялы и поступил вольноопределяющимся в Петрозаводский полк, но военную службу должен был оставить по причине падучей болезни…»
Д.Ю. Эпилептик.
Павел Перец. Да. «Получил в г. Вильно место акцизного надсмотрщика. Затем переехал в г. Моршанск, где занимался сначала хлебной торговлей, а затем держал театральный буфет… В Моршанске он познакомился с молодым человеком Павлом Николаевым Мельниковым… Он жаловался Мельникову на неудачную свою жизнь, причем выражал мысль о готовности лишить себя жизни, на что ему Мельников ответил: «Ну зачем же? Можно же для дела» - абсолютно такая же история, как с Клеточниковым: Клеточников приехал из Крыма, там у него неудачная любовь, мещанская жизнь, вот, хочу покончить с собой. А ему Михайлов говорит: да зачем покончить с собой?
Д.Ю. Зазря, да?
Павел Перец. Давай в Третье отделение устройся – и устроился, и работал шикарно работал, орден получил, выдавал всех до поры, до времени, и за счёт этого «Народная воля» была неуязвимой, а как только его взяли, вот уже и начались аресты.
Ну короче, было заключение, что, возможно, Санковский страдал психической неуравновешенностью и склонностью к суициду. Исполком «Народной воли» сделал заявление: «Во избежание недоразумений Исполнительный комитет считает нужным заявить, что покушение Санковского на жизнь начальника полиции Черевина произведено помимо всякого со стороны Комитета ведения и участия».
И дальше, по свидетельству жандармского генерала В. Д. Новицкого, Черевин «после покушения на его жизнь, крайне взволнованный, прибыл в Санкт-Петербургское губернское жандармское управление, куда был доставлен Санковский, и имел намерение наказать Санковского розгами, - но начальник жандармского управления генерал Оноприенко воздержался от этого». И дальше авторы вот этой книжки «Повседневная жизнь российских жандармов» - Борис Григорьев, Борис Колоколов – пишут: «А зря!», ну т.е. надо было выпороть. Ну т.е. как бы опыт порки Боголепова… Вот это пишут люди, понимаешь: он хотел выпороть, но…
Д.Ю. Это наши современники, я надеюсь, пишут, да?
Павел Перец. Современники – «А зря!»
Д.Ю. И пытать ещё надо было.
Павел Перец. Пытать ещё надо. Т.е. как бы Черевин хотел выпороть, но начальник жандармского управления генерал Оноприенко оказался более продвинутый, сказал, что не надо, и вот… а тут, вот прямо показываю тебе, видишь – заканчивается цитата: «А зря!»
Д.Ю. Ага. Авторы пишут о себе, как обычно бывает.
Павел Перец. На самом деле, здесь очень много интересной фактологии, ну часть там – понятно, что они источники некоторые используют: например, тут фигурируют воспоминания Марии Клейнмихель, воспоминания Плансона тут тоже есть. Что-то есть новенькое, я для себя открыл, но ребята, ну алё! Причём они же тут про Трепова тоже писали. Ну где мозги-то, в конце концов? Ну вы же, как бы…
Д.Ю. Как положено нынешним интеллигентам, они, я догадываюсь, точнее, высказываю догадку, они яростно ненавидят большевиков, товарища Сталина, поэтому всех революционеров надо сначала пороть, а потом вешать. Это, как ты понимаешь, решит все социальные проблемы.
Павел Перец. Это прекрасный способ решения, т.е. вот я рассказывал вам про письмо Л.Н. Толстого, который, конечно, на 5 ступеней ниже по развитию, чем Борис Григорьев и Борис Колоколов, куда уже ему до таких великих исследователей! Нет, ещё раз хочу сказать: книжка прекрасная, если бы она писалась вот без этих личных каких-то там оценок, а просто. Я когда писал свою книжку про пиар во время Русско-японской войны, я как-то своё ценное мнение засовывал себе промеж определённых частей тела, а старался выдавать фактологию и прочее, потому что моя задача была показать, как это происходило. Единственно, в самом конце я позволил себе, но я специально это вынес в конец и сказал, что да, вот это я бы хотел от себя, всё остальное – нет. А здесь же… и это вся книжка пересыпается этим.
Д.Ю. Да я и не сомневаюсь! Она у меня, кстати, есть.
Павел Перец. Соответственно, теперь вы понимаете, почему, собственно, было возможно 1 марта 1881 года – потому что если потом, спустя какое-то время, приходят, извините меня, к главному по тарелочкам Черевину и пытаются его убить, причём меня особенно умиляет, что сторожа не хотели его пускать, но он их уговорил. Забегая вперёд, могу сказать, что по точно такой же схеме потом будет застрелен министр внутренних дел Сазонов… господи, забыл фамилию – ну короче, эсером, это один из первых удачных эсеровских терактов: точно так же приехал в Мариинский дворец человек в кителе с письмом, с депешей… Не Сазонов – Сипягин, извините, Сипягин. Всё смешалось, пора заканчивать, что-то у меня уже…
Д.Ю. Знаешь, когда вот с гражданами беседую, граждане регулярно задают вопросы: а что у вас в милиции все такие тупые?
Павел Перец. Вот-вот, а раньше-то был вообще ништяк!
Д.Ю. Да, всегда гражданам хочется пояснить: вы, во-первых, попадая в рамки административной системы, которая работает по определённым законам…
Павел Перец. И которые хрен нарушишь, и которые хрен изменишь.
Д.Ю. …вы просто не понимаете, как она работает, и вам кажется это глупостью. Это не глупость, это особенности. А касательно: давайте поделим, вы там, не знаю, какой-то паспортный стол, участковые, ещё чего-то, а есть оперативные службы. Есть, например, такая уголовная божба – «гадом буду». «Гад» - это, соответственно, сотрудник ОВД, гад – это змея. Змея, как известно, является символом мудрости, и если вы побеседуете с нашими гражданами про оперативные службы, внезапно узнаете ОВД с совершенно другой стороны. И даже когда про них говорят, что они тупые, и ещё что-то, я осмелюсь заметить, что тупость сотрудников всегда компенсируется ещё большей тупостью конкурирующих организаций, потому что там такие кадры, что хоть стой, хоть падай. Но это привычное мне, а там всё наоборот. Не может быть сотрудник дурнее правонарушителя, а это что вообще такое? Это как это у вас там что организовано? Ну тут как-то, я не знаю, в голове не укладывается: первое лицо государства, которое лично заключает договор с Богом на управление этой землёй, а вы там бухаете, воруете, ещё чего-то там… Ладно это где-то там среди …
Павел Перец. Причём этим занимаются высшие должностные лица, ну т.е. это не какой-то там планктон, это… Да, кстати, по поводу планктона: количественный состав ведь до начала 20 века – не больше 100 человек участвовало вот в этой охранной системе, в Петербурге оно состояло, на всю вот эту вот – сколько у нас, 140 млн. там жило? Ну что это такое – 100 человек? В общем, всё было прекрасно.
Д.Ю. На каждого по 1,5 млн.
Павел Перец. Да-да-да, всё было прекрасно, всё было замечательно, и поэтому когда появлялись какие-то люди, которым было абсолютно не пофигу, как вот этот Кох, или как дальше мы будем говорить про ряд… Я думаю, что в следующий раз мы поговорим про убийство Судейкина.
Д.Ю. Извини, я опять перебью: вот немедленно произведение про гражданина Обломова – вот она, Русь, я тут валяюсь: «Иван, Иван!» - «Что, барин?» - «Иван, трахаться хочу!» Иван, спуская штаны: «Жениться вам надо, барин». И при нём гражданин Штольц рядом. Печально, конечно, что он немец, но, в общем-то, вся страна должна быть населена Штольцами, а вовсе никак не Обломовыми. Вот идиотом лежащим, спящим, жрущим, мечтающим, ещё чего-то там…
Павел Перец. Нет, причём я хочу заметить: он не идиот, он мужик-то был умный, но вот эта вот природная наша вот эта вот… вот она его в такое и…
Д.Ю. Ну вот, собственно, сон закончился тремя революциями и убийством всех, кого только можно.
Павел Перец. Не только сон, вот это полное вообще разгильдяйство, вот это полное вообще непонимание процессов, которые происходят. Ведь реально, вот я вам рассказывал: «Женщину, вы женщину,» - говорил Муравьёв, это чтобы их унизить, потому что баба должна борщи варить на кухне. Вот как бы абсолютно… И это были такие настроения в обществе. Мир начинает стремительно меняться, потому что технологический прогресс уплотняется, т.е. вот сейчас мы реально не знаем, какой мир будет через 5 лет. Ну тогда, конечно, не так это происходило, но тем не менее…
Д.Ю. Но происходило.
Павел Перец. Да, фотография, железные дороги…
Д.Ю. Телефон, телеграф.
Павел Перец. Это, соответственно, новые возможности для тех же самых террористов, и т.д., которые как раз таки держали ухо востро – Кибальчич был гением техническим, увы и ах, посвятившим себя этой стезе, а потом в СССР считался чуть ли не прародителем нашей космонавтики.
Д.Ю. Ну он же рисовал там какие-то ракетные двигатели.
Павел Перец. Нет, действительно, у него были идеи, которые потом были признанными абсолютно логичными в этом плане. Естественно, его аппарат никуда бы не полетел, но вот идеи он какие-то совершенно правильные… И к сожалению, он-то надеялся, что его вот эти все мысли, чертежи пойдут по назначению, а их засунули под сукно, конечно же…
Д.Ю. Никому не надо.
Павел Перец. Потому что кому это надо – государственный преступник. Ну в общем, вот всё через одно место. Поэтому не надо смотреть на это всё сквозь розовые очки, ну потому что иначе мы придём вот к тому, о чём мы сегодня разговаривали вот там за тортиком.
Д.Ю. Мы уже близко.
Павел Перец. Мы уже близко. Наверное, всё-таки надо пригласить Егора и поговорить втроём про… вот я очень хочу этот фильм обсудить про Сергея Александровича, потому что я просто в диком шоке, просто в диком шоке – как сейчас пытаются…
Д.Ю. Что за фильм?
Павел Перец. Ну вот я рассказывал про…
Д.Ю. Ты рассказывал – тут-то не слышали.
Павел Перец. Ну, в общем, я просто, поскольку я специально смотрю, мне интересно, что есть в телевизоре, я телевизор не смотрю, но всё есть в интернете. Я посмотрел документальный фильм, просто у меня тут грядёт лекция под названием «Князь Ходынский, князь Цусимский», во время которой я буду рассказывать про Великого князя Сергея Александровича и его младшего брата Алексея Александровича, причём что-то мне подсказывает, что, наверное, про второго-то я даже и не успею рассказать, и Сергей Александрович – очень противоречивая, мягко говоря, персона: ну мало того, что он гей был, причём такой открытый, а насколько я знаю, РПЦ это не одобряет.
Д.Ю. Даже сейчас.
Павел Перец. Сергей Александрович – это был тот человек, который сказал Николаю Второму… Николай Второй, каким бы он ни был, он хотел отменить празднества после Ходынской катастрофы. Сергей Александрович ему сказал: «Нет, не надо». А Николай Второй мало того, что его племянник, и прочее… Николай Второй его послушался, тем самым создался очень жёсткий прецедент – т.е. там люди погибли… Ну и огромное количество всего остального.
Д.Ю. Только режиссёр Учитель в художественном фильме «Матильда» пытался это исправить, да?
Павел Перец. А тут, значит, такая: «Сергей, он был настоящим православным человеком…»
Д.Ю. А его в церковь пускали, интересно, нет?
Павел Перец. Нет, ну он, действительно, совершал паломничества, он был основателем Православного Палестинского общества, он много сделал для РПЦ объективно – да, это правильно, но как бы идёт такой жёсткое передёргивание в обратную сторону, т.е. нас вот в советское время учили, что все дворяне козлы и все Великие князья козлы – это не совсем правда, мягко говоря.
Д.Ю. Не все.
Павел Перец. Теперь идёт обратная история – теперь они все вообще прекрасные, просто блестят на солнце, все идеальные. Вот у меня есть серия «Романовы без соплей», это будет последняя лекция, которой я закончу первый блок. Там я рассказываю про Великого князя Константина Николаевича, про Великого князя Николая Николаевича, про вот эту вторую жену Александра Второго – княжну Долгорукову, про то, как Александра Иосифовна, жена Константина Николаевича, столы вертела и магнетизировала фрейлину Анненкову, про то, как заезжали всякие там Филиппы и прочие, которые… все думали, что это реинкарнация Иисуса – видел бы ты эту реинкарнацию Иисуса, господи, как мясник у нас на Кузнечном рынке. В общем, конечно, ну просто какой-то треш и угар: что Константин Николаевич жил с балериной, что Николай Николаевич жил с балериной при живых жёнах, а у нас всё там: «Ники, Ники до женитьбы….»
Д.Ю. «Нет!»
Павел Перец. Нет! А эти в открытую жили, понимаете – и что, и где это? Где вот это всё в этой среде?
Д.Ю. А вот тебе вопрос по ходу: храм Спас-на-Крови на месте, где Александра убили – а когда его строили, случайно не знаешь, сколько он там денег украл?
Павел Перец. Да, Владимир Александрович, да, был такой стишок, в народе ходил: «И строит, и строит всё Влади-эмир (Владимир – П.П.), и этой постройкой дивится весь мир». Да, реально строился очень долго, потому что вот твоего папу…
Д.Ю. В месте убийства отца.
Павел Перец. А денежки – да: Монте-Карло, рулеточка, всё как надо…
Д.Ю. Молодец, да. Я представляю, что бы сейчас сказали про такого деятеля.
Павел Перец. Вот, поэтому начали строить ещё при Александре Третьем, а открывал храм уже Николай Второй – что-то такое вот, «Зенит-арена» такая 19 века, реально, платиновый собор – что я могу сказать. И вот это всё… Ещё раз хочу сказать: я не отношусь к тем людям, которые считаю, что все монархи были идиоты, все Великие князья были дебилы, и прочее – отнюдь не так, но давайте всё-таки как-то отделять мух от котлет, рассматривать всё-таки персоны с разных сторон, а не так, как сейчас. Я реально, это просто к той нашей лекции про «Чёрную сотню» и вот это вот покушение на Витте – вот реально я боюсь вот этих вот баб, которые… А в этом фильме, надо сказать, небезызвестный Степашин рассказывает про то, как они с мэром Москвы Собяниным открывали музей.
Д.Ю. С Собяниным?
Павел Перец. Да-да, открывали музей Великого князя Сергея Александровича, крест установили в Кремле на месте покушения – ну мы до этого дойдём, у нас будет отдельная лекция, посвящённая покушению, убийству Каляевым Великого князя Сергея Александровича – это произошло в самом Кремле, что тоже, кстати, говорит о многом: в самом Кремле это всё произошло. Ну там это уже просто отдельный блок, это уже даже вообще, это ни разу не «Народная воля», это эсеры, это боевая организация, там Савинков, прекрасный во всех отношениях, Каляев по кличке «Поэт», госпожа… господи, что у меня сегодня с головой-то? Ну была вот эта вот, значит, тоже террористка, любовница Савинкова, которая в гостинице «Славянский базар» на Никольской бомбы эти заряжала. В общем, всё, как надо. Дора Бриллиант. Но это, как бы, это уже забегая вперёд – обо всём этом ребята, я вам расскажу.
Д.Ю. Что в следующий раз?
Павел Перец. В следующий раз мы поговорим про убийство Судейкина, про то, как его на Староневском замочили двумя ломами Конашевич со Стародворским. Вот вы ржёте…
Д.Ю. Это начальника ГУВД?
Павел Перец. Ну, он не начальник ГУВД, он был…
Д.Ю. Начальник сыска?
Павел Перец. Да, он был…
Д.Ю. Начальник уголовного розыска.
Павел Перец. Да, не уголовного розыска, он больше, получается, в ФСБ немножечко.
Д.Ю. Это вообще туши свет!
Павел Перец. Да, на Староневском дом есть, где…
Д.Ю. Какой дом – номер не помнишь?
Павел Перец. А вот это хороший вопрос, потому что в одних источниках один, в других источниках другой. Я тут даже с одним краеведом, специально мы такую совместную консультацию устроили: дело в том, что нумерация домов менялась в городе, и значит, на многих улицах…
Д.Ю. Ну вот Филипповская булочная, например, это куда ближе – к Восстанию, дальше?
Павел Перец. Нет, это, короче, вот если мы стоим лицом к вокзалу, то налево мы идём, и вот там, где загибается, там сразу же по правой стороне либо один, либо второй дом.
Д.Ю. Где Суворовский проспект?
Павел Перец. Да, где Суворовский проспект – вот примерно там всё дело было.
Д.Ю. Там какое-то армянское заведение «Ели-пили».
Павел Перец. Ой, там сейчас чего только нет – там и французское заведение, и армянское заведение.
Д.Ю. Французское плохое. Раньше было хорошее на Разъезжей – «Гарсон», возле меня, я туда ходил – всё взяли закрыли. На Староневском – ни о чём, никому не рекомендую.
Павел Перец. Вот, и об этом мы будем говорить в следующий раз, потому что это просто песня! Это история человека по фамилии Дегаев, который после ареста Веры Николаевны Фигнер фактически стал главой «Народной воли» оставшейся, разгромленной, и при этом был тайным агентом, и потом его замучила советь, он приехал, покаялся. Ему сказали: ну хорошо, мы тебя простим, если ты убьёшь Судейкина. Он приехал, всё это сделал, потом уехал в Америку, долго жил и мои экскурсанты даже нашли и мне прислали ссылку, я постараюсь не забыть распечатать – до сих пор в Америке есть университет, который присуждает премию имени господина Бела – это вот этот самый Дегаев.
Д.Ю. Вот это поворот, блин! Мощно! Ждём с нетерпением!
Павел Перец. Это будет в следующий раз.
Д.Ю. Забить начальника ФСБ ломами на Невском проспекте!
Павел Перец. Ну, не совсем начальника ФСБ, но…
Д.Ю. Неважно – серьёзно.
Павел Перец. Я к следующему разу подготовлюсь и проведу параллели, кем он был в этой иерархии, но он был уже шишкой, он шёл вперёд, и фактически, да, он возглавлял на тот момент весь вот этот вот процесс по работе с политическими преступниками, всей разработкой, всей агентурной сетью и т.д.
Д.Ю. С нетерпением ждём. Спасибо. А на сегодня всё. До новых встреч.
Новости
VIP
