Д.Ю. Я вас категорически приветствую! Павел, добрый день.
Павел Перец. Привет, Дмитрий Юрьевич Пучков, значит.
Д.Ю. Обо что сегодня?
Павел Перец. Сегодня мы поговорим про покушение Веры Засулич на губернатора Трепова. Это такой переломный момент в истории российского революционного движения. Но мы начнём с интриги, а то что мы как-то так, знаешь, всё поступательно. Значит, и к ней потом вернёмся. Я вам хочу показать картинку вот такую вот, и ты на неё посмотри. Вот ты, так сказать, взрослый, вроде как адекватный, по мнению не всех, конечно, но некоторых людей персонаж.
Д.Ю. Да. У меня справка есть, если что.
Павел Перец. Кстати, Вера Засулич приходила в дом губернатора тоже за справкой. Но мы об этом поговорим сегодня. Вот опиши мне, пожалуйста, эту девушку. Ты как вот, как бы ты её описал, сейчас бы ты увидел на улице?
Д.Ю. Ну я в шмотках тогдашних не разбираюсь.
Павел Перец. Не-не, безотносительно шмоток, вот просто первое твоё впечатление от этой барышни?
Д.Ю. Незамужняя, добропорядочная, я бы сказал, образованная. По всей видимости, из приличной семьи. Никакого гадства на лице не написано, но лица, я тебе как милиционер скажу, крайне обманчивы, по внешности судить очень сложно.
Павел Перец. Немножечко не та целевая аудитория, чёрт.
Д.Ю. Так-так, и что?
Павел Перец. Ну ладно. По крайней мере, ключевое слово – добропорядочная. А вот ничего, пока паузу. И вы, дорогие зрители, пока тоже подумайте, что вы можете сказать вот про эту девушку, например, и как вообще эту картину. Или, например, как вы воспринимаете эту вот картину, да. Вот. Зачем я это показываю, я это скажу попозжа.
Значит, во- первых я хочу извиниться. В прошлый раз я назвал город Сольвычегодск Сольвычегорском. Дело в том, что я живу в Сестрорецке, рядом со мной город Зеленогорск, недавно я был рядом с городом Пятигорском, они для меня все «-горски», поэтому я автоматом. Но спасибо, что поправили, естественно, Сольвычегодск. И начать я хочу не с начала, а с конца прошлого выпуска, то, о чём мы не договорили, потому что это крайне важно и оно плавно перетекает в выпуск сегодняшний. Это про реакцию общества на дело Нечаева и, в частности, про Фёдора Михайловича Достоевского, который написал роман «Бесы». У меня есть такая, некая мечта, я хочу как-то это виртуализировать. Мне кажется, что если бы сейчас жил Фёдор Михайлович Достоевский и Лев Николаевич Толстой, то Фёдор Михайлович Достоевский, он бы был таким вот абсолютным «про» как бы таким вот…
Д.Ю. Ватником.
Павел Перец. Проватником, да. А Лев Николаевич Толстой, ну он не то чтобы был крайним оппозиционером, но он очень бы стоял в такой либеральной оппозиции. Дело в том, что Достоевский – это человек, который, в отличие от большинства его окружавших литераторов, познавший на своей шкуре вообще, что такое и следствие, что такое эти подпольные кружки, что такое, самое главное, каторга, ссылка и всё остальное. Поэтому он знал. И общество «дело Нечаева», о котором мы говорили в прошлый раз, в большинстве своём оно восприняло как некий единичный случай. Ну это такая уголовщина, какие-то значит… А вот Ф.М.Достоевский, он поскольку был гений, он в этом усмотрел тенденцию и этого ему не простили. Значит, какую реакцию вызвал его роман «Бесы»?
Вот, значит, была такая Варвара Тимофеева, она была писательница, переводчица, у неё вышел потом некий литературный труд – «Год с великим писателем, в общем, понятно, о чём». И она работала вместе с Достоевский в так называемой типографии Траншеля, она находилась на углу Невского и нынешнего Владимирского со стороны Владимирской, и вот как она описывает своё, значит, первое знакомство, даже не столько здесь суть в знакомстве, а как она описывает этот роман.
«Новый роман Достоевского казался нам тогда уродливой карикатурой, кошмаром мистических экстазов и психопатией, а то, что автор «Бесов» принял редакторство в «Гражданине», окончательно восстановило против него многих из прежних его почитателей и друзей».
Значит, что такое «Гражданин»: это была газета, издававшаяся князем Мещерским. Мещерский – это такой помесь, я не знаю, там Леонтьева, Соловьёва, как его ещё зовут-то, на канале Россия – Киселёва, вот. В общем вот это всё такое вот, только ещё в более радикальной какой-то монархической интерпретации, да плюс ещё по слухам, по некоторой информации, он был ориентации не той, которой требовалось на тот момент. И вот представьте себе, Достоевский, ну это как сейчас, я не знаю, Достоевский бы стал бы по Первому каналу там, значит, в 21:00 по выходным рассказывать про какие-то такие вещи, в таком духе. Он, значит, стал редактором этого «Гражданина». Ему, естественно, этого не простили.
И его супруга, Анна Григорьевна Сниткина-Достоевская, вот у меня есть её воспоминания, она вспоминала, что Достоевский тщательно подходил к своей работе. Он отвечал всем, он там правил за всех, какие-то убогие стихи под его пером превращались в пёрлы, а авторы, естественно, обижались, как вот мои гениальные вирши…
Д.Ю. Ещё бы.
Павел Перец. Достоевский им не менее остро отвечал, и вот Сниткина, вот на что гениальная женщина, вот как вы думаете, повезло. Значит, он писал им письма, а на следующий день, когда просыпался, очень жалел, что он так колко ответил, раскаивался. И она, зная это, она некоторые письма не отправляла. И когда на следующее утро он приходил, он говорил «Я вчера погорячился», она говорила – «так Феденька, вот ты знаешь, на почте случилась такая история, письмо-то не ушло». –«Ой, как хорошо!» До чего была умная, мудрая женщина. Но Достоевский там недолго проработал, в этом «Гражданине», на самом деле, он уволился не по причине идеологической, а именно по причине того, что он не мог совмещать свою литературную деятельностью редакторской.
Я вам хочу прочитать ещё некоторые высказывания о романе «Бесы». За себя могу сказать, что роман «Бесы» я прочитал 3 раза и грядёт тот, я чувствую уже, случай, когда я прочитаю его четвёртый раз, потому что я каждый раз нахожу там что-то новое. Ткачёв, это один как раз, я упоминал идеологов терроризма, в Европе он жил на тот момент.
«В «Бесах» окончательно обнаруживается творческое банкротство автора «Бедных людей». Он начинает переписывать судебную хронику, путая и перевирая факты, и наивно воображает, будто он создаёт художественное произведение».
Герман Лопатин, который разоблачал Нечаева, хочу вам напомнить: «Внешняя сторона совершенно совпадает с известными событиями – это убийство Иванова в Петровско-Разумовском. Пруд, грот и т.д. Но а внутренняя психологическая, совпадает ли она с действительной психологией действующих лиц? Я знал лично Нечаева, знал многих из его кружка, и могу сказать – никакого, ни малейшего сходства».
Тут я бы хотел прочитать стихотворение Саши Чёрного:
Когда поэт, описывая даму,
Начнет: «Я шла по улице. В бока впился корсет», –
Здесь «я» не понимай, конечно, прямо –
Что, мол, под дамою скрывается поэт.
Я истину тебе по-дружески открою:
Поэт – мужчина. Даже с бородою.
Т.е. очень странно воспринимать художественное произведение как некий документальный, значит, документальную сводку событий.
Д.Ю. Это многое говорит об авторе, специалисте в художественной литературе.
Павел Перец. Да, конкретно, о Германе Лопатине. Лавров: «Он показывает читателю целую галерею различного рода умалишённых». Тургенев отличился: «А мне остаётся сожалеть, что употребляет свой несомненный талант на удовлетворение таких нехороших чувств. Видно, он мало ценит его, коль унижается до памфлета». Ну, с Тургеневым тогда у него были очень натянутые отношения, они помирились только ближе к смерти Достоевского. Ну и Лев Николаевич Толстой: «У Достоевского нападки на революционеров не хороши. Он судит о них как-то по внешности, не входя в их настроение».
Т.е. все были специалистами по революционерам, все. Один Ф.М.Достоевский как-то вот не догонял. Но надо сказать, что были, конечно, и положительные отзывы, причём даже от представителей такого, относительно промонархического лагеря, например, был такой критик – Буренин. Про него, значит, ходил стишок такой. Он, значит, всех кусал буквально в прессе, всех, про него ходил такой стишок, он работал в «Новом времени» Суворина, это тоже такой промонархический был орган.
Бежит по Невскому собака,
За ним Буренин тих и мил.
Городовой, смотри, однако,
Чтоб он её не укусил.
Буренин этот отозвался очень, ну, не очень, но, по крайней мере, нашёл действительно положительные моменты, но, значит… Ещё одна ключевая фраза – это Михайловский Николай Константинович, это тоже публицист, который очень сильно помогал «Народной воле», террористам.
«Если бы господин Достоевский принял в соображение громадную массу русских молодых людей, стремящихся в адвокаты, мировые судьи, проводители усовершенствованных путей сообщения и проч., и проч., и проч.; если бы он прибавил сюда массу молодых людей, настроенных и серьёзно, и трезво, наконец если бы он остановил подольше своё внимание на массе молодых верхоглядов, — то он, без сомнения, убедился бы, что теории, подобные шатовским, кириловским, ставрогинским, - это главные персонажи романа «Бесы», - могут занимать здесь только микроскопически ничтожное место».
Насколько эти теории занимают микроскопическое место, мы вот скоро уже увидим, на самом деле.
Д.Ю. Знаешь, что я тебе скажу? Это всё зачитанное чётко говорит о том, что в данном романе граждане увидели самих себя и это такое неприятие вызывает.
Павел Перец. Конечно, конечно.
Д.Ю. И глубина мысли, соответственно, была отражена верно.
Павел Перец. Литературный критик Дмитрий Пучков в нашей искусствоведческой беседе совершенно правильно заметил, и я с ним абсолютно в этом плане согласен. Конечно, их зацепило за живое и они просто кинулись на Достоевского. Более того, значит, Достоевский, он же этот роман с помощью Победоносцева подарил наследнику престола Александру III, и снабдил этот акт неким посланием:
«Мне льстит и меня возвышает духом надежда, что Вы, государь, наследник одного из высочайших и тягчайших жребиев в мире, будущий вожатый и властелин земли Русской, может быть, обратите внимание на мою попытку, слабую – я знаю это, - но добросовестную, изобразить в художественном образе одну из самых язв нашей настоящей цивилизации, цивилизации странной, неестественной и несамобытной, но до сих пор еще остающейся во главе русской жизни.
Позвольте мне, всемилостивейший государь, пребыть с чувствами беспредельного уважения и благодарности Вашим вернейшим и преданнейшим слугою». 10 февраля 1873 года.
Как вы понимаете, это уже был просто, это было дно, это было т.е…
Д.Ю. Ниже пасть уже было некуда.
Павел Перец. Ниже пасть уже было невозможно. Здесь мы сталкиваемся с очередной проблемой нашей русской интеллигенции, которая априори считает, что любые контакты, любое сотрудничество с властью – это однозначно плохо, т.е. ты запятнал себя и навечно. Логично возникает вопрос, а как тогда конструктивно существовать, в общем-то, в обществе, но этот вопрос ответа как-то нет. Но я бы хотел ещё одну фразочку Достоевского зачитать, она просто, такой троллинг 19 века.
Без сомнения, из всего этого (то есть из нетерпения голодных людей, разжигаемых теориями будущего блаженства) произошел впоследствии социализм политический, сущность которого, несмотря на все возвещаемые цели, покамест состоит лишь в желании повсеместного грабежа всех собственников классами неимущими, а затем «будь что будет». (Ибо по-настоящему ничего еще не решено, чем будущее общество заменится, а решено лишь только, чтоб настоящее провалилось,— и вот пока вся формула политического социализма).
На самом деле, в общем-то, так оно и было, потому что все выдвигаемые теории, они были мало жизнеспособны, но главное же…
Д.Ю. Большевиков тогда ещё не было.
Павел Перец. Нет, какие там большевики. Тогда ещё даже партия «Освобождение труда», прародительница партии большевиков.
Д.Ю. Ну т.е. картина примерно как сегодня, да? Нынешняя власть отвратительна, должна уйти, а кто придёт на смену и что будет, мы не знаем.
Павел Перец. Да, мы не знаем.
Д.Ю. Как карта ляжет.
Павел Перец. Да, и как только находится человек, который видит, реально видит, что вот это уже не просто единичный случай, это определённая тенденция, его сразу там бам-бам-бам. Когда мы будем говорить про взрыв Халтурина, устроенный в Зимнем дворце, я вам зачитаю ещё одну потрясающую цитатку, которую процитировал как раз таки Суворин, про Достоевского. И что бы я ещё хотел отметить, дело в том, что роман «Бесы», он стал не только вот таким первым политическим романом Достоевского, он ещё и стал его первым успешным бизнес предприятием. Дело в том, что Достоевский, он же всю жизнь был подневольный, т.е. он всё время торопился. Он с женой-то своей как познакомился: ему нужно было сдать одновременно 2 романа, и ему наняли стенографистку, чтобы он, значит, днём что-то придумывал, она приходит…
Д.Ю. Диктовал.
Павел Перец. Да, диктовал. Ну вот с женой ему, конечно, повезло. Как говорил Довлатов, женщина для талантливого мужчины может сделать 3 вещи: она может стать его музой, она может стать его продюсером, и она может ему не мешать. Абсолютно в точку сказано, Достоевская стала всеми тремя вещами, она была его и музой, и продюсером, и она, как умная женщина, она ему не мешала, когда надо было. Например, она знала, что Достоевский, в основном, писал по ночам, заварив себе такой крепчайший чай, сейчас думаю, что его чифиром даже…
Д.Ю. Чифирнул.
Павел Перец. Да-да. Сигаретку, папироску. И вот он уходил, писал, и с утра, соответственно, он вставал в очень мрачном настроении, ему нужно было какое-то время, чтобы раскочегариться, выпить 2 чашки кофе, и тогда он приходил в благодушное настроение. И она в этот момент никого у нему не пускала вообще, какое бы срочное дело – нет. Пока он в себя не придёт, не надо. Ну и, соответственно, она, ему за этот роман предлагали 500 рублей, и то как бы там в кредит потом, с выплатой. И она понимала, что это очень мало, и она решила издать этот роман сама. Т.е. это была её идея. Что она сделала? Перво-наперво она выяснила, прошлась по типографиям, узнала что почём, узнала стоимость бумаги. А потом она стала выяснять, на каких основаниях, на каких условиях берут на реализацию книги книготорговцы. Все ей говорили, что они берут с 50% уступкой, т.е. грубо говоря 50% они забирают себе.
И тогда она стала спрашивать, дешевле-то можно? – Не-не-не, так невозможно. И она придумала, опять-таки, вот гениальная баба. Приходит в какой-то магазин, берёт какую-то книгу, говорит: а вы можете мне её подешевле продать? Вы же всё равно с этого имеете 50%, ну чего вы, у меня просто нет денег…- Да какие 50%, помилуйте! Да на, дай Бог, там 30, а так мы 20 обычно довольствуемся. Т.е она со стороны выяснила, что на самом деле её все обманывают, что никаких 50% там нет.
Д.Ю. Невидимая рука рынка.
Павел Перец. Да-да-да. В общем, она, короче, заказала эту книгу, тираж. И очень круто описан самый первый, значит, визит, который к ней пришёл.
Наступил знаменательный день в нашей жизни – 22 января 1873 года. Когда в «Голосе» (название газеты) появилось наше объявление о выходе в свет романа «Бесы», часов в 10.00 явился посланный от книжного магазина Попова, помещавшегося под Пассажем. Я вышла в переднюю и спросила, что ему надо.
- Да вот объявление вышло. Мне надо несколько экземпляров.
Я вынесла книги и с некоторым волнением сказала:
- Цена за 10 экземпляров - 35 рублей. Уступка – 20 процентов. С вас следует 28 рублей.
- Что так мало? А нельзя ли 30 процентов? - спросил посланный.
– Нельзя.
- Тогда хотя бы 25 процентов.
– Право, я не знаю, - сказала я, испытывая в душе сильное беспокойство. А что если он уйдёт? Упущу первого покупателя…
- Если нельзя, так получите, - и он подал мне деньги.
Я была так довольна, что дала ему даже 30 копеек на извозчика.
Вот как бы и всё. И потом как бы пошла-пошла, и они в итоге заработали порядка 4 000 рублей, это большие деньги на тот момент, Достоевский вообще был, конечно, в приятном удивлении от способностей своей жены. В общем, Фёдору Михайловичу повезло. Так что роман «Бесы», он, с одной стороны, стал как бы таким пасквилем для демократического лагеря, а с другой стороны, именно с этого момента Фёдор Михайлович, наконец, смог немножко выдохнуть, и то количество долгов, которое у него скопилось, он начал, наконец, выплачивать благодаря его супруге.
Это что касается Достоевского. Мы о нём ещё потом поговорим, потому что я потом, когда мы поговорим уже про «Народную волю», я прочитаю отсюда, из дневника писателя, кое-какие его цитатки. Если сейчас убрать его имя и прочитать их анонимно, то я боюсь, что как бы на каком-нибудь «Эхо Москвы» и прочее у некоторых порвалось бы одно место.
Д.Ю. Бомбануло.
Павел Перец. Бомбануло бы просто, потому что высказывания – мама не горюй. А теперь мы, соответственно, переходим к тому, с чего начали. Мне очень хочется, чтобы я вам рассказывал не просто про события, а именно помещалось в контекст ситуации. Вот я показывал эту картину. Значит, это картина «Курсистка» автора Ярошенко. Я про него ещё поговорю, у меня есть такие чудесные книжки «Ярошенко в Петербурге». Я тут был в Кисловодске, в его музее-квартире, там на пороге висит такое объявление, что музей Ярошенко – территория, свободная от коррупции.
Д.Ю. О боже.
Павел Перец. Я думал, что это, если бы я не знал вообще нравы местных таких тётенек-музейщиц, я бы решил, что это шутка, типа они так троллят. Но как бы мне кажется, что это было вот взаправду. Очень странно. Но суть не в этом. Значит, когда мы посмотрим сейчас на эту девушку, то мы, соответственно, что мы увидим? Мы увидим некую даму, не даму, она ещё мадемуазель, которая вполне приличная такая, т.е. ничего ужасного мы в ней не усмотрим. Тем не менее, я бы хотел показать вам, какое впечатление эта картина производила на некоторых мужчин того времени.
«Бегущая во все лопатки, отрепанная, антипатичная девицы, с выпученными глазами, в шапке набекрень». Это только начало. «А саму картину называли дурно написанным этюдом». А вот, например, профессор Цитович:
«Полюбуйтесь же на нее: мужская шляпа, мужской плащ, грязные юбки, оборванное платье, бронзовый или зеленоватый цвет лица, подбородок вперед, в мутных глазах все: бесцельность, усталость, злоба, ненависть, какая-то глубокая ночь с отблеском болотного огня – что это такое? По наружному виду – какой-то гермафродит, по нутру подлинная дочь Каина. Она остригла волосы, и не напрасно: ее мать так метила своих Гапок и Палашек „за грех“», - Ну т.е. когда невольные крестьянки грешили, их как бы стригли, - «Теперь она одна, с могильным холодом в душе, с гнетущей злобой и тоской в сердце. Ее некому пожалеть, об ней некому помолиться – все бросили. Что ж, быть может, и лучше: когда умрет от родов или тифа, не будет скандала на похоронах»
Д.Ю. Глубоко смотрели, слушай.
Павел Перец. Ну вот понимаете, т.е. как бы…
Д.Ю. От нас ускользает всякое. Вот эта шапка набекрень, я не знаю, как её носить должны были.
Павел Перец. Да, мужская шапка, остриженные волосы и прочее. Т.е. это некий типаж нового типа девушки, девушки-курсистки, которая…
Д.Ю. Это, извини, перебью, это мне немедленно напоминает художественный фильм «Рэмбо. Первая кровь», где шериф поймал Рэмбо и сказал «Мне в моём городе бомжи не нужны». А с нашей точки зрения он был прекрасно одет, великолепно причёсан, какие претензии у шерифа?
Павел Перец. В модной куртке.
Д.Ю. Так и тут, ничего не понятно.
Павел Перец. Вот это важно понимать, потому что мы возвращаемся к тому, с чего я начинал ещё в первом выпуске – к женскому вопросу. Вот, например, в России получить высшее образование для женщины было фактически невозможно. В мае 1873 года в «Правительственном вестнике» было опубликовано сообщение, в котором сверх обвинения в живом участии в преступной пропаганде, это имелись в виду те русские студентки, которые учатся в Европе, они объявляли женщинами вольных нравов, короче, проститутками. «Поскольку увлекаются коммунистическими теориями свободной любви и под покровом фиктивного брака доводят забвение основных начал нравственности и женского целомудрия до крайних пределов». Вот формулировки меня всё время вот это вот.
Д.Ю. Могли толкать.
Павел Перец. Вместо простого, ёмкого слова, к которому привыкли – «увлекаются коммунистическими теориями свободной любви и под покровом фиктивного брака».
Д.Ю. Тут картинка медведя с криком «шлюха».
Павел Перец. Да. Наш человек. «Недостойное поведение русских женщин, - говорилось в сообщении, - якобы возбудило против них негодование местных жителей, и даже квартирные хозяйки якобы неохотно принимают их к себе». Ну это полный бред, конечно. Они платят, их естественно там…
Д.Ю. Само собой, она ж туда никого не водит, если даже на то пошло.
Павел Перец. Да, вот такие, представляете, под покровом ночи как собираются и давай все свалом. «Чтобы положить конец "растлению молодого поколения" "коноводами... эмиграции", русским студенткам предлагалось покинуть Цюрихский университет. Общепризнанный факт увлечения русских студенток "социалистическими и нигилистическими идеями"55 был ловко приправлен облыжными обвинениями в моральном растлении, что производило особенно сильное впечатление на российского обывателя». Мы с этим ещё столкнёмся сегодня. Т.е. вот про эту девушку простая какая-нибудь великосветская дама, она, естественно, думала, что, во-первых, она да, как медведь… Чем она только не занимается. А на самом деле ей просто хотелось чего-то большего, понимаете, ей хотелось какой-то деятельности, не сопряженной, я не знаю, с сидениями в салонах и трещаниями ни о чём.
Д.Ю. Знаешь, что это мне напоминает? Это мне напоминает ваххабитов, которые резко против, что паранджу снимать нельзя, нельзя снимать паранджу. А советская власть избавила от паранджи, я представляю, какой там вой был. Или, например, стало модно носить нижнее бельё, например, трусы, которые ваххабиты не носят категорически. И, ну, конечно, это должно быть подвергнуто жесточайшему разоблачению.
Павел Перец. Вообще про то, как женщины боролись за право носить нормальное женское бельё, это отдельная тема, потому что…
Д.Ю. Мы её разовьём, я надеюсь.
Павел Перец. Да, когда до этого дойдём. Но я бы хотел напомнить, что Красная Армия была единственной армией в мире на тот момент, где женщины не только служили, но они участвовали и в боевых частях. Более того, ещё иногда занимали командующие положения. Этого не было нигде – ни в Англии, ни в Америке. Там женщины служили, но они были или там телеграфистками, или кем-то. А так, чтобы она на танке ездила – это извините.
Д.Ю. Ну, у них и с неграми так было до Второй мировой.
Павел Перец. Соответственно, это чтобы вы понимали контекст ситуации. Теперь мы немножечко возвращаемся к началу. Вера Засулич, значит. Прежде, чем мы поговорим про Веру Засулич, я буквально пару слов хотел бы сказать про… У меня есть такая книга, «А.Ф.Кони в Петербурге – Петрограде – Ленинграде». Была у него такая шутка, это Анатолий Фёдорович Кони, один из самых известных вообще юристов нашей страны до революции. После революции он остался здесь, он никуда не уехал, и когда перевели столицу в Москву, туда переехал и весь, грубо говоря, автопарк, который тогда на 80% состоял из лошадей. И он шутил, а ему надо было передвигаться, с Невского университета, где он преподавал, на Васильевском острове. Он был тогда уже больной, с двумя палками ходил, он шутил, что как это так, Кони в Ленинграде, а лошади в Москве? Поэтому название книги «Кони в Петербурге – Петрограде – Ленинграде» значит, оно, конечно.
Он был сыном известного тогда издателя, который тоже издавал определённый журнал, где печатались многие, ну и иногда позволял себе его отец, Фёдор Кони, Фёдор Алексеевич, «Не жди, чтобы цвела страна, где плохо слушают рассудка, и где зависит всё от сна и от сварения желудка». Вот такие иногда пописывал эпиграммки, за что ему доставалось, но не очень сильно. Кони, он, значит, окончил гимназию, поступил в университет, но эта была как раз эпоха начала судебной реформы, ему одни умные люди сказали, что вообще-то желательно… он поступил на математический факультет, ему намекнули, что неплохо было бы перевестись на юридический, потому что как бы грядёт. И он это сделал, на самом деле. Более того, он когда поступал в университет в Петербурге, он пишет в своих воспоминаниях, значит, он настолько блестяще сдал экзамен, что профессор, он подошёл к нему вот так вот сзади, обнял его и говорит «вас надо показать моим коллегам», и понёс туда. Кони это не очень понравилось, он был уже не мальчик. Значит, профессор со смущением его отпустил, сказал «ну вы просто великолепны».
Он действительно очень круто учился. В Московском университете, который он окончил, ему предлагали остаться и, конечно, это было очень круто – стать профессором старейшего университета страны, но он хотел судебной практики. Он вышел из университета, было несколько постов, один из них связан с военным ведомством, он служил у министра Милютина, который провёл потом военную реформу. И всё равно он даже оттуда ушёл именно в судебную практику, причём Милютин написал на его отпускном листе, что рад бы не отпустить, да не могу. И, соответственно, он влился в эту судебную систему народившуюся, и по иронии судьбы, забегая вперёд, могу сказать, что свой первый рабочий день у него случился как раз в день покушения Веры Засулич.
У меня здесь есть, на самом деле, портрет этого Кони. Обратите внимание, очень пронзительный такой взгляд, умудрённый опытом человек. Он, кстати, подсказал сюжет романа «Воскресенье» Толстому, и вообще, он с Толстым очень дружил и общался часто. И ещё один очень показательный факт – он специально не женился, не заводил детей, по причине того, что он понимал, что это обременит его в плане принятия каких-то решений. Т.е. ему придётся идти на какие-то компромиссы. И он всегда говорил, что у меня моя жена – это юстиция. Это очень сильный, серьёзный шаг на самом деле. На самом деле пожертвовал фактически своим семейным счастьем.
Ну а теперь, собственно, уже про ситуацию, о которой мы поговорим. Значит, Вера Ивановна Засулич – это была девушка, по воспоминаниям, не очень красивая. Есть её портрет, мы его повесим здесь фоном, потому что он не в очень большом разрешении, поэтому я его не стал распечатывать. Она пострадала, я не буду её всю биографию рассказывать, она в итоге, как я говорил, пострадала от Нечаева. Нечаев, если вы вспомните предыдущую лекцию, он занимался тем, что из Европы посылал письма всем, кого знал. И, соответственно, такие письма, такое письмо было и у Засулич. Она по нему села, потом вышла, и в тот момент готовилась так называемый «процесс 193». Мы об этом процессе поговорим более подробно, когда я буду рассказывать про историю «Народной воли».
Дело в том, что это со всей России собрали людей, которые ходили в народ, и привезли их в Петербург. И пытались из этого процесса сделать как бы некий, т.е. из этих людей пытались сделать некую всероссийскую организацию. Хотя в первый раз многие встретились в зале суда.
Д.Ю. Никакой связи между ними не было?
Павел Перец. Практически нет. Там были какие-то кружки.
Д.Ю. Единое руководство?
Павел Перец. Нет. Никакого на тот момент ещё единого руководства не было. Это как раз благодаря этому процессу люди начали задумываться.
Д.Ю. Соображать, да.
Павел Перец. Да, что надо бы нам как-то централизоваться, объединиться, т.е. правительство это вот. Значит, параллельно с этим был так называемый «процесс 50», где впервые было достаточно большое количество женщин, и вот какое впечатление опять-таки вот… Наша история сегодняшняя, она не столько про покушение, сколько про реакцию общества на это покушение. Значит, как реагировало общество на этот «процесс 50»? Во-первых, на этом процессе была знаменитая фраза Софьи Илларионовны Бардиной, которая сказала: «Преследуйте нас, за вами пока материальная сила, господа. Но за нами сила нравственная, сила исторического прогресса, сила идеи, а идеи, увы, на штыки не улавливаются». Вот это то, что наша власть, не важно когда, что в царское время, что в советское время, что сейчас, не всегда понимает, что идеи на штыки не улавливаются, что надо очень чётко работать, особенно с молодёжью, грамотно, не топорно, а грамотно. И этим дамам…
Д.Ю. Тут я тебя дополню – идеи могут быть не совсем о том, и работать царское правительство с коммунистическими идеями, например, не могло. Царское правительство должно было умереть для того, чтобы эти же идеи жили дальше.
Павел Перец. Царское правительство могло что-то как-то противопоставить или, по крайней мере, как-то сгладить эту историю, но как мы видим дальше, если революционеры понимали, что такое пиар, и качественно его использовали, то царское правительство, особенно этим был славен наш прекрасный Николай II, вообще не догоняло. Оно считало, что эти газеты, общественное мнение…
Д.Ю. Это фигня какая-то.
Павел Перец. Это какая-то фигня, что вообще этому уделять внимание? Прокол был полный, в медийном отношении прокол был полный.
Д.Ю. Да, ничто не ново.
Павел Перец. Да. Такой был, значит, деятель – Александр Львович Боровиковский, и он по поводу этого суда написал:
Оставь, судья, ненужные вопросы…
Взгляни — я вся в уликах: на плечах
Мужицкая одежда, йоги босы,
Мозоли видны на руках.
Тяжелою работой я разбита…
Но знаешь ли, в душе моей, на дне,
Тягчайшая из всех улик сокрыта:
Любовь к родимой стороне.
Но знай и то, что, как я ни преступна,
Ты надо мной бессилен, мой судья…
Нет, я суровой каре недоступна,
И победишь не ты, а я.
«Пожизненно» меня ты погребаешь,
Но мой недуг уж написал протест…
И мне грозит — сам видишь ты и знаешь —
Лишь кратковременный арест…
А я умру всё с тою же любовью…
И, уронив тюремные ключи,
С молитвою приникнут к изголовью
И зарыдают палачи!..
Т.е. уже начинается героизация вот этих вот барышень в обществе. Некрасов написал стихотворение:
Смолкли честные, доблестно павшие,
Смолкли их голоса одинокие,
За несчастный народ вопиявшие,
Но разнузданы страсти жестокие.
Ну и вот Кони вспоминает, что в феврале 1877 года у принца Ольденбургского состоялся вечер для воспитанников и преподавателей учебных заведений, состоявших под его покровительством. Ну и там присутствовали разные лица, в т.ч. сенатор Хвостов. И он подходит к Кони и говорит ему: «Как я рад, что вас живу, мне хочется спросить вашего совета. Ведь дело-то очень плохо. – Какое дело? – Да процесс 50. Я сижу в составе особого присутствия». (Особое присутствие Сената было специально организовано для рассмотрения как раз политических дел). «И мы просто не знаем, что делать, ведь против многих нет улик. Как тут быть?» Т.е. сам сенатор говорит о том, что их свезли со всей России, а улик даже нет против многих. «Коли нет улик, так оправдать. – Нет, вы шутите? Я вас серьёзно спрашиваю, что нам делать? – А я серьёзно отвечаю, оправдать. – Ах боже мой, я у вас прошу совета, а вы мне твердите одно и то же слово, оправдать да оправдать. А коль оправдать-то неудобно?» Т.е. у сенатора такая моральная дилемма, как быть.
«Ваше превосходительство, - выведенный из себя, раздражённо произнёс Кони, - вы сенатор, судья, как можете вы спрашивать, что вам делать, если нет улик против обвиняемого, т.е. если он невиновен. Разве не знаете, что единственный ответ на этот вопрос может состоять только в одном слове – оправдать. И какое неудобство это может представлять для вас? Ведь вы не административный чиновник, вы судья, вы сенатор. На что тот сенатор сказал «а что подумает он?». Кони сначала решил, что это про Александра II, нет, он говорил про министра юстиция Палена, под начальством которого тогда как раз Кони и служил.
Ну т.е. эти процессы, что «процесс 50», что «процесс 193», они организовывались совершенно топорно, с нарушением всех процессуальных процедур.
Д.Ю. Ну, тут совершенно очевидно, что если нет улик, люди даже задержаны ни за что, доставлены, этапированы в столицу незаконно.
Павел Перец. А теперь представьте, они этапированы, они отсидели, и большинство из них…
Д.Ю. А теперь давайте отпустим. Позор.
Павел Перец. Да, давайте отпустим. Естественно, радикализация многих из них как раз происходила в этот момент, когда их брали ни за что, сажали ни за что, потом тебя отпускают, на самом деле, после процесса, и ты выходишь и думаешь, как бы это по-русски выразиться – какого …? Какого царя вообще со мной так поступили? Ну вот. И, значит, вся эта братия, она сидела в доме предварительного заключения на Шпалерной улице, тебе небезызвестной, так называемой Шпалерке. И, соответственно, здесь ещё надо сказать про, я уже упоминал, про казанскую демонстрацию тысяча…
Д.Ю. При нас она называлась улица Каляева.
Павел Перец. Да-да-да.
Д.Ю. Шпалерная рядом, а вход с Каляева был. Каляев тоже был видный паренёк. Я надеюсь, мы его ещё осветим впереди.
Павел Перец. Да-да-да. Осветим ещё как, на самом деле. Я скажу в конце, сделаю анонс приятный москвичам. Я просто проведу на майских праздниках экскурсию по Никольской улице, как раз скажу, как этот Каляев где и что сделал. Значит, очень интересно, опять-таки, замечание про эту казанскую демонстрацию. Напомню слова, что это была такая массовая политическая демонстрация. По некоторым данным, там было до 400 людей, там впервые был поднят красный флаг с надписью «Земля и воля», Яков Потапов молодой его поднимал. Древка не было, поэтому его как-то приподнимали над собой, даже подкидывали. Ну и как бы вот что Кони пишет:
«Извозчики и приказчики из лавок бросались помогать полиции и бить кнутами и кулаками "господ и девок в платках" , - так они их называли, т.е. в пледах, - Один наблюдатель уличной жизни рассказывал Боровиковскому…» Опять –таки, очень важно – девок в платках – вот. Т.е. вот этот вот плед, вот это всё как бы атрибуты некой субкультуры, чтобы вы понимали. Это как, не знаю, ирокез, косуха.
Д.Ю. Хипстеры.
Павел Перец. Да-да. Тут вот плед, мужская, значит, короткие волосы, мужская шапка каракулевая. Значит, господ и девок в платках.
Д.Ю. Кнутами лупили?
Павел Перец. Да. И вот один, значит, купец говорит: «Вышли мы с женой и дитей погулять на Невский; видим, у Казанского собора драка... я поставил жену и дите к Милютиным лавкам», - это лавки, которые идут по Невскому проспекту от грибанала до Думской улицы, - засучил рукава, влез в толпу и - жаль только двоим и успел порядком дать по шее... торопиться надо было к жене и дите -- одни ведь остались!" - "Да кого же и за что вы ударили?" -- "Да кто их знает, кого, а только как же, помилуйте, вдруг вижу, бьют: не стоять же сложа руки?! Ну, дал раза два кому ни на есть, потешил себя - и к супруге...»
И вот, значит, этого Боголюбова, про которого сейчас речь пойдёт, его как раз на этой демонстрации взяли и поместили в эту шпалерку. Значит, тем временем Засулич, которая пребывала тогда в Петербурге, а неё, надо сказать, судьба была не сахар. Она, например, воспитывалась в Москве, в пансионе, где вообще было принято пороть, таскать девок за уши, ну вот опять-таки Россия, которую мы потеряли. Художник Ярошенко, он вообще военный, он заведовал, был одним из, так скажем, топ-менеджеров, по современному говоря, в производстве патронов. Тогда, как раз после реформы, встал вопрос о том, что надо бы как-то бумажные патроны на нормальные заменить, а ничего не было – ни специалистов, ни заводов, и прочее. И вот он как раз занимался организацией и за 2 года это всё организовалось.
Он учился в кадетском корпусе, и там тоже пороли так, что, по воспоминаниям некоторых, некоторые малолетки, они, извините, просто гадили во время этого, прямо в этих всех нечистотах, в крови их пороли, и потом, бездушных, уносили. Такие были, значит, порядки. И вот она…
Д.Ю. Желающим могу порекомендовать повесть гражданина Помяловского «Очерки бурсы», там про церковное заведение весьма и весьма…
Павел Перец. Да. И вот что характерно, опять-таки, к вопросу о женской доле в тот момент. Вот она пишет в своих воспоминаниях, Вера Засулич:
«Мне кажется, что лично меня толкало жадно ловить все, что говорило о каком-то будущем, мое отвращение от будущего, которое сулило мне сложившиеся общественные условия». Это ключевой момент. Сложившиеся общественные условия готовили ей определённое будущее – «гувернантка. Все, только не это!» И дальше она пишет: «Еще до революционных мечтаний, даже до пансиона, я строила главные планы, как бы мне избавиться от этого», - от этой участи, - Мальчику в моем положении было бы, конечно гораздо легче. Для его планов будущего широкий простор…И вот этот далекий призрак революции сравнял меня с мальчиком». Т.е. вот эта одна из ключевых фраз. Когда негде самореализоваться женщине, а в революции ты своя, ты как бы брат, сестра, жена, кто хочешь, ты на равных, ты, пожалуйста, работай, как все, к тебе относятся с уважением, как все.
Я могла мечтать о «деле», о «подвигах», о «великой борьбе»… «в стане погибающих за великое дело любви». Я жадно ловила все подобные слова: в стихах, в старинных песнях: «скорей дадим друг другу руки и будем мы питать до гроба вражду к бичам земли родной», — в стихах любимого Лермонтова и, конечно, у Некрасова.
А, вот. Отличное стихотворение. И как же, соответственно, в обществе думали поступать с этими прекрасными людьми. Вот, например, характерное четверостишие, которое печаталось в газете:
Ах, надо, как надо
Для этого стада,
Для стара и млада
Лозы вертограда.
Вертоград – это виноградник. Ну т.е. всех надо просто пороть. Это, конечно, поможет ситуации. Если всех просто выпороть, они, конечно, все одумаются и всё. И ещё один момент я бы хотел зачитать, как происходили прения:
«Пытались говорить и о социализме, и наивные, - это всё воспоминания Засулич, - наивные же то были речи! Один рыжий юноша, напр., с жаром ораторствует перед группой человек из 10: - Тогда все будут свободны, ни над кем никакой не будет власти. Всякий будет брать, сколько ему нужно, и трудиться бескорыстно. - А, если кто не захочет, как с ним быть? - задаст вопрос один юный скептик. На нервном лице оратора выражается искреннейшее огорчение. Он задумывается на минуту. - Мы упросим его, - говорит он, наконец, - мы ему скажем: друг мой, трудись, это так необходимо, мы будем умолять его, и он начнет трудиться.
Д.Ю. Я, кстати, так сказать, отскочив чуть-чуть в сторону. Вот когда вы заходите в какое-нибудь советское заведение, построенное при советской власти, видите там, например, кафельную плитку. Она, как правило, выглядит как чешуя больной рыбы, вот такая вот. Происходило это, вот такое качество работы, оно ровно по одной причине – что сзади с вертоградом никто не стоял, тебя никто не контролировал, а предполагалось, что ты будешь работать на совесть. Вот, когда вы видите эти ужасы больной рыбы, это работа на совесть. Вот такая у людей совесть и вот такое качество они выдают без надсмотрщика. Сейчас эти рассказы читать и слушать очень интересно. Мы его уговаривать будем. Сейчас ты его уговоришь. Он тебя пошлёт и скажет «а что ты хотел за такие деньги? Сейчас я тут надрываться буду».
Павел Перец. Фамилия этого рыжего юноши, который так говорил, была Ижицкий и, значит, его коллеги шутили – «если Ижицкий к кому-нибудь пристанет, то, наверное, уговорит, самого ленивого упросит». Достанется тебе от некоторых граждан, которые считают, что в Советском Союзе не было кафельной плитки в стиле чешуи рыбы.
Д.Ю. Ну, посмотрите на плитку, которая на полу лежит, на ровность стен. Я вот тут недавно, когда у нас Олимпийские Игры были, я выехал на Олимпийские игры и отправился в Роза-Хутор, где там всякие лыжные соревнования. А там туда проложили электричку, там, короче, кругом, ну там река течёт, мосты, а самое главное – заборы, стоят заборы, чтобы туда никто не подлез. Так вот, глядя на заборы, я не успевал слёзы вытирать, потому что рабочие, совершенно очевидно, узнали о том, что есть отвес, это вот знаешь, который вертикальный, и уровень, который вот ровно. Потому что смотреть – только слёзы вытирать. Нет наших этих заборов из горбыля, налево-направо, как же так, что раньше вам мешало ознакомиться с этими великим изобретениями человеческой цивилизации? Так-так.
Павел Перец. В общем, короче, в этой демонстрации у Казанского собора, ты, кстати, посматривай на часы, когда будет полтора часа, ты мне скажи, потому что…
Д.Ю. Дементий, сколько?
Дементий. 43 минуты.
Павел Перец. Значит, друзья мои, если мы что-то не успеем, просто Дмитрий Юрьевич Пучков высказал мне такую ремарку, что давай ещё больше, подробней про показания.
Д.Ю. Конечно.
Павел Перец. Поэтому мы так будем перетекать плавно из выпуска в выпуск, потому что тема долгая, длинная. Более того, мы потом ещё вернёмся, отмотаем, потому что мы будем говорить про Желябова и Перовского. Ну и, соответственно, привезли этого Боголюбова (Емельянова), у него одна была фамилия настоящая, вторая – нет, в этот дом предварительного заключения. Губернатором тогда был Трепов. Его многие не любили за его такое солдафонство, потому что тогда царила такая либеральщина на волне реформы Александра II. Трепов, он был такой солдафон, посаженный управлять городом. И до него дошли слухи, что в этом доме предварительного заключения, там просто, я не знаю, курорт. Я когда буду рассказывать про Желябова, который там сидел как раз во время «процесса 193», я более подробно расскажу, с чем он там столкнулся. Там не то чтобы, конечно, курорт был, но очень свободные были нравы, там все перестукивались, перезванивались, ходили на прогулки. Висели так называемые кони – это такие, значит, скрученные простыни или верёвки, по которым они передавали прямо по всему двору книги себе, еду, чего угодно.
И он приехал туда это дело проверить, зашёл и просто ошалел. У него в голове есть определённое представление, что такое тюрьма, где содержатся преступники, тем более, политические, а тут, значит, вот такое.
Д.Ю. Вот ведь солдафон проклятый. Обрати внимание, что постоянно хотят дисциплины и порядка, но тот, кто наводит дисциплину и порядок – это мерзкий солдафон, это недопустимо.
Павел Перец. Это мерзкий солдафон, да. Все менты – козлы, все ФСБшники - уроды как бы, значит и т.д.
Д.Ю. Теперь они там. Так-так, и.
Павел Перец. Я не могу не сказать про этот замечательный поступок, когда Временное правительство мудро поступило – оно упразднило одновременно, значит, полицию и жандармерию, и параллельно объявило амнистию, по которой вышло до 80% уголовников. Я, по-моему, уже говорил об этом.
Д.Ю. Птенцы Керенского, да?
Павел Перец. Ну это же мудрый поступок, как бы понимаете. Ну и, соответственно, и вот там гуляют, значит, 3 человека – Каден, Петропавловский, Боголюбов. Трепов проходит мимо, они сняли шапку. Ну он что-то им там крикнул, они сняли шапку, он прошёл. И когда он возвращался обратно, Боголюбов, логично предположив – 1 раз шапку снимал, достаточно, во второй шапку не стал снимать. Трепов, надо сказать, он просто уже и так был на взводе, ты же понимаешь, когда военного человека доведёшь до белого каления, то он как бы вот. И он, как бы его это возмутило – «Почему без шапки?!», и рукой её попытался сбить. Люди, которые сидели в камерах, они за всем этим наблюдали, и им показалось, что Трепов его ударил.
Д.Ю. Т.е. там ресничек не было, чтобы никто ничего не видел?
Павел Перец. Не-не, ты что.
Д.Ю. Полный раздрай.
Павел Перец. Им показалось, что он его ударил. А поскольку, опять-таки, как мы уже выяснили, и выясним ещё в дальнейшем, там большинство сидело не то чтобы ни за что, но совершенно незаслуженно в контексте данной ситуации, и нервы у всех были напряжены. Там просто начался в этот момент какой-то ад. Кто-то схватил кружку, кто что-то, они начали колотить, значит, об эти вот решётки и прочее. Это, знаешь, как вот во время футбола играют, попадает мяч к какому-то нелюбимому игроку, и весь такой зал «ууу», не зал, а этот, стадион. В общем, Трепов распорядился Боголюбова высечь. А надо сказать, что Боголюбова, по закону, могли высечь только уже, когда он попал бы, например, в места заключения. А в этот период не имели, по закону.
Д.Ю. Т.е. был уже осужден и посажен.
Павел Перец. Да-да-да.
Д.Ю. Это дом предварительного заключения?
Павел Перец. Да, ещё суда не было, понимаете, ещё суда над Боголюбовым не было.
Д.Ю. Следственный изолятор.
Павел Перец. Да, совершенно верно. Но Трепов, на самом деле, он как бы, прежде чем, т.е. он сказал, что надо высечь, но прежде чем привести этот приказ в действие, он поехал посоветоваться. Сначала он поехал, значит, к министру Лобанову-Ростовскому, его не оказалось дома, потом он поехал к главе Третьего отделения Шульцу, тот очень мудро умыл руки и сказал «вообще-то это вопрос юридический, поэтому я тут ничего решать не могу, езжайте к министру юстиции Палену». Ой, блин, забыл картинки, где это министерство находилось, но потом покажу. И он поехал, поехал он в бывший дворец Шувалова, это, короче, на Итальянской улице такое голубенькое здание в стиле барокко, Чевакинский построил, там сейчас музей гигиены. Там тогда находилось министерство юстиции, вот он туда приехал и Пален как раз сказал «конечно, их надо вообще», вообще в конь и в гриву, да.
Кони, который тогда был, условно говоря, таким замом Палена по ряду вопросов, он был тогда в Петергофе. Трепов хотел с ним посоветоваться, но Кони не было. Кони возвращается, и Пален ему рассказывает про эту ситуацию, ну Кони возмущён как бы, Пален говорит – «а что тут, их всех надо», и он показал такой жест – «вот так вот их надо». Меня все эти, тут прямо Кони пишет далее, он употребил нецензурное слово, значит, все уже достали.
Д.Ю. Задрали.
Павел Перец. Да, и вообще надо пригнать туда пожарную машину и поливать их всех холодной водой, и там если не будут слушаться, то их всех вообще расстрелять. Ну это многое говорит вообще об адекватности. Т.е. понимаете, в управлении государством нужно как-то вообще быть, обладать какой-то государственной мудростью и понимать вообще, где надо поливать с холодной водой, а где не рекомендуется этого делать, мягко говоря.
Д.Ю. Я подозреваю, что это уже был крик отчаяния, бессилия. Непонятно, что делать, непонятно, за что хвататься.
Павел Перец. Вот, вот – ключевая мысль. Дмитрий Юрьевич Пучков не только литературный критик, но и политолог, хочу заметить.
Д.Ю. Геополитик.
Павел Перец. Геополитик. Сейчас наши диванные войска расскажут вам про геополитическую ситуацию 19 века. Абсолютно ты правильно подметил. Дело в том, что это было внове. Т.е. раньше что? Раньше были уголовные преступления, ты знаешь. Какой-нибудь крестьянин зарубил старушку. Помещиков, как правило, не судили, потому что помещики умели вот. Но если не было, могли засудить. А тут какие-то девки в платках, понимаете, ходят, кого-то, чего-то агитируют. Причём ведь главное – не понятна их мотивация, чего им дома не сидится, они ходят к каким-то крестьянам, школы воскресные открывают, и не поймёшь. Им говорят – «девушка не должна этим заниматься, ты будущая мать и траляля». А она им условно говорит – «не пошли бы вы, я вообще самодостаточная личность и хочу жить, как хочу». – «Да как ты можешь, да вообще ты нехристь, и т.д. и т.п.
И вот абсолютное как бы непонимание, и надо сказать, что вообще, на самом деле, изначально Пален, они думали о том, что делать с этими заключёнными, ещё не заключёнными, ещё даже не осуждёнными людьми, которые сидели по этому процессу. Он выезжал даже к великому князю Константину Александровичу, одному из самых либеральных наших князей, который там был и в Царстве Польском, так он там попребывал, что довёл это всё дело до восстания в 1863 году. Он был начальником флота. Надо сказать, что его племянник, Александр III, его просто на дух не переваривал вообще, и когда вступил на трон, он его, естественно, сместил. И вот он настолько его не переваривал на дух, что он туда поставил другого великого князя.
Д.Ю. Кушать не мог.
Павел Перец. Да. Алексея Александровича, впоследствии получившего прозвание «князь Цусимский». Настолько ему хотелось этого Константина сместить, что он даже вот этого туда поставил, кто угодно, только бы не этот. Там ещё про княгиню Юрьевскую, монаргатическую жену Александра II, это мы уже потом дальше поговорим, когда про «Народную волю» пообщаемся. В общем, короче, он заехал, этот великий князь, как писал Кони, стал его импонировать и как-то вообще это дело спустил на тормозах. Пален плюнул, короче, и решил – будь что будет. В общем, выпороли этого Боголюбова, новость моментально разнеслась по городу среди тех, кого…
Д.Ю. А как это технологически происходило? Что там было?
Павел Перец. Что когда пороли?
Д.Ю. Да. Розги, прутья?
Павел Перец. Его розгами. Более того, сделали всё, чтобы это все слышали, т.е. его вели театрально, расстилали, потом его пороли в коридоре, слышны были его, значит, эти, ну это не очень приятная процедура, меня, слава Богу, не пороли, но я могу догадаться, тем более же делали всё со знанием, ты же понимаешь. Выпороли не до смерти, но, более того, это было даже не столько физическое унижение, сколько моральное унижение. Т.е. как бы это такое надругательство над человеческой личностью и вообще революция, по большому счёту, если честно, мне кажется, по этой причине произошла. Не только по причине того, что жрать было нечего, а то, что многих людей, я не знаю, говорил, наверное, тебе. Егор Яковлев, мы в разговоре с ним постоянно об этом вспоминаем, что основное требование у многих рабочих было, чтобы к ним мастера и прочие обращались на вы. Это о чём-то говорит, наверное.
Д.Ю. Конечно, да.
Павел Перец. Т.е. как бы вот есть определённая, понимаете, нематериальная составляющая, которую как раз не догоняла. Т.е. она, власть, в основном, думала какими-то простыми категориями – денежное довольствие, карьерный рост. А вот, как говорится, к людям душа просит, вот это…
Д.Ю. Ветер перемен задул, а ведь так хорошо всё было.
Павел Перец. Да, а так всё хорошо начиналось. Это ещё один из парадоксов данного периода времени, потому что вот Россия такая страна. Как только отпускаешь вожжи, сразу начинается какое-то просто, какое-то месиво, какое-то брожение умов. И реально не понимаешь, что с этим делать. Вроде как гайки закручивать – ещё хуже будешь, вроде как всё дело спускать на тормозах, так они могут в итоге прийти и власть взять.
Д.Ю. Известный тезис: «не можешь победить – возглавь» ещё не осознали, по-моему, даже до сих пор. Итак.
Павел Перец. Зато В.И.Ленин, которого сейчас кто как не клеймит, он как раз это очень всё прекрасно понимал, в отличие от тех, кто щёлкал клювом, простите меня за это выражение. Ну и вот, новость эта моментально расползлась по городу. И было решено Трепову отомстить. Я прочитал огромное количество литературы и даже выпуски, и всё, ну есть, конечно, есть такие документальные фильмы, боже, выколите мне глаза и уши. А есть как бы действительно, ну вот опять-таки мною историк Олег Бедницкий рассказывал про этот эпизод, но мало где говорится, я вот это практически не встречал, что перед тем, как Засулич решила убить этого Трепова…. Засулич, короче, она, она даже не знала этого Боголюбова.
Д.Ю. Это необязательно.
Павел Перец. Да, но её настолько потрясло это просто, её душу, что она вот всё, она решилась отомстить. Вместе со своей подругой, кстати, Коленкиной, которая параллельно должна была покушаться на прокурора Желяховского, это как раз главный обвинитель этого процесса 193. Об этом тоже, кстати, не всегда и не везде говорят.
Д.Ю. А вот извини, перебью. Постольку поскольку выпороли, то, по всей видимости, это совершенно законная, не в данном случае, а в общем и целом, это совершенно законное наказание, которое процветало по всей стране. Вот ты что-то там сотворил, нарушил. Я помню, даже есть картина такая известная.
Павел Перец. До 1860-х годов, надо сказать.
Д.Ю. А это мы про какой год говорим?
Павел Перец. Это мы сейчас говорим уже про 1877 год, это уже после всех реформ.
Д.Ю. Я задумался. Домик-то наш построили в 1875, если я правильно помню.
Павел Перец. Да-да-да. Вот, его построили и как раз…Его строили именно под одно, его вообще по американской системе строили, и как раз это была некая новая образцовая тюрьма, первыми клиентами которой как раз и стала вот эта вся братия, которая туда и заехала.
Д.Ю. Т.е. пороли всех, на совершенно (нарушителей), на совершенно законных основаниях, повсеместно, а это просто случай из ряда вон, потому что это известный человек, которого наказали незаконно, да?
Павел Перец. Александр II отменил, ну т.е. дворян это не касалось до этой отмены, а Александр II отменил телесные наказания, это была одна из как раз таких «бельмо на глазу» российской системы, потому что это был а дикость. Более того, пороли ведь, и знаменитое стихотворение Некрасова «Вчерашний день, часу в 6 или 7, я не помню, зашёл я на Сенную, там били девушку кнутом, крестьянку молодую». Более того, я даже знаю, где конкретно это происходило. Это на Сенной площади, там, где у здания бывшей гауптвахты такое, с фронтоном здание. Мы поговорим ещё об этом, я всё никак не могу дойти до этого момента, рассказать про Россию, которую мы потеряли, это тоже очень важно.
Д.Ю. Есть известная картина, где крестьяне провинившиеся сидят возле какого-то госучреждения в очереди на порку.
Павел Перец. Да-да-да, им давали записочку, типа этому всыпать столько то. Они, сами баре этим не занимались. Не, ну были, конечно, прогрессивные либеральные баре, но были такие, которые порку…
Д.Ю. Представляешь, сейчас возле отделения милиции на порку?
Павел Перец. Нет, ну понимаешь, порка – она вообще не считалась чем-то, ну вот И.С.Тургенев, наш русский классик бла-бла-бла, весь из себя такой европеец, в Парижах живший, там Полина Виардо, туда-сюда, боже, как его мамочка порола в детстве. Она его порола до тех пор, что в какой-то момент он просто, ему сколько там было, не помню, 9 что ли лет, он просто взял какие-то свои жидкие вещи, пожитки, и пытался убежать из дома, потому что он не понимал, за что его порют. А она его просто вот порола, он говорил «мамочка, за что ты меня порешь?» - «А вот будешь знать, сам знаешь, за что». А он не знал. Вот такие были нравы, понимаешь, родная мать как бы. И таких случаев вообще вагон и маленькая тележка про эту порку. Короче, порка – она… более того, я читал воспоминания, значит, купеческих нравов, и там это просто была такая профилактика, и иногда даже, значит, в Вербное воскресенье считалось просто вербой этой немножко хлестнуть тебя, т.е так, чтобы ты тоже не забывал. Не больно, но чтобы не расслаблялся. Это меня тоже поразило.
В общем, короче выпороли его, и Засулич решила отомстить. Но…
Д.Ю. Она была членом какой-то организации?
Павел Перец. Нет, она не была членов никакой организации, но надо понимать, что они там друг с другом как-то общались, т.е.. Во-первых, её снабдили револьвером «бульдог», это такая система называется, повесим, я пришлю фотографию. Известный револьвер, я как уже говорил, потом из такого же револьвера, значит, американского президента стреляли. Он был просто маленький и убойный. Но параллельно с ней такой известный народоволец Фроленко писал: «Из Саратова попадаю в Петербург, здесь необыкновенное оживление. Многих предварительно выпустили до окончания суда 193». Т.е. предварительно выпустили, не нашли ничего, просто идите, чего тут будете сидеть, казённый хлеб жрать. А надо ещё упомянуть, что их же привезли с разных там краёв, областей страны, они выходят в столицу, у них вообще никого нет, ничего не знают. Т.е. их туда доставили и под зад коленкой. Ну, естественно, им старались помогать, тот же самый Перовский, о котором мы будем говорить, организовывали такое вот, значит, как бы это сейчас сказать, я не знаю, не флешмоб, некий социальный проект, да.
Я читал новости – две замечательные девушки организовали в сети, когда случился этот теракт, чтобы народ подводил друг друга бесплатно. Вот. Аж целый сайт забабахали под это дело. Соответственно, им как-то помогали, поэтому они каждый друг с другом общался, кто как мог. Но Засулич не была никем делегирована, она решила это сама. Хотя опять-таки, вот на канале «365» я видел передачу с двумя специалистами по этому вопросу. Там они утверждали, что кто-то ей оттуда чуть ли не из Европы помогал. Но в помощь Европы в данном случае я не очень верю, скажу честно. Но вот, в общем, суть в том, что вот этот вот Фроленко пишет, происходит история с Боголюбовым.
«По приказанию Трепова его наказывают розгами в Петербургском доме предварительного заключения, поэтому после нового года «троглодитами», - «троглодитами» называли людей, которые потом организовали партию «Земля и воля», - намечается отомстить Трепову за Боголюбова. Нанимается комната. Попко с товарищами поселяются там и начинают выслеживать Трепова. Но пока это делалось, Вера Засулич идет к нему и стреляет». Что говорит о том, что она действовала одна. Вот. Причем тут надо заметить, что вот этот вот господин Попко Григорий Анфимович, но он мало того, что сын священника, в очередной раз. Учился в духовной семинарии, что опять –таки о многом говорит. Участвовал, значит… Он учился в Новороссийском университете, это в Одессе, нынешний университет Мечникова. Там у них было такое общество - «Башники» они назывались, потому что они в башне, где сейчас краеведческий музей, насколько я знаю. Я в Одессе не был, но мечтаю туда попасть, надеюсь. Вот. И, соответственно, вот этот вот господин Попко, он в городе Киеве в 1878 году кинжалом зарезал Густава Эдуардовича фон Гейкинга. Это глава шефа жандармов. Со спины, причем это отличное описание очевидцев.
«Повернув с Крещатинской улицы на Бульварную пройдя несколько шагов по тротуару возле забора дома купца Некрасова Вощинин, - это приятель Гейкинга, с которым они прогуливались, - Вощинин заметил, что Гейкинг, говоривший в это время очень оживленно, вдруг покачнулся назад, а затем судорожно раскрыл рот и замолчал. На Вопрос Вощинина, что с Гейкингом, последний сказал не сразу: «Меня убили. Ловите убийцу». Повернувшись лицом к бульвару, Вощинин только тогда заметил в шагах сорока от себя убегающего убийцу, который во время разговора Вощинина и Гейкингом успел тихо подкрасться сзади и нанести Гейкингу кинжалом рану возле поясницы».
То есть вы можете себе представить, да опять-таки, что посреди белого дня. Мы когда будем говорить про убийство Мезенцева, ну просто один в один практически. Подкрался. Зарезал кинжалом и убежал. Более того, за ним погнались, за этим Попко. У него был револьвер, там был пятнадцатилетний мальчик, он, значит, выстрелил, не попал, а крестьянин ему наперерез выскочил, он его убил просто прямо вот прямой наводкой, крестьянина, того человека, за которого они борются и все такое прочее. Но и городового там ранил два раза. Вот такие вот товарищи тоже планировали убить Трепова, но Засулич их опередила.
Значит, как это произошло. Я прошу прощения, не распечатал этой картинки, но я пришлю, мы повесим здесь. Где вообще это дело было. Если вы стоите спиной к Адмиралтейству и смотрите соответственно на главный луч вот этого трилучника, трилистника, трезубца, то слева у вас Невский проспект, справа начинается Измайловский, а это у вас Гороховая улица, которую в свое время называли «Невский проспект для простых». Потому, что там прогуливались купчишки и прочее. По Невскому чистая публика, а там… И вот здание, которое стоит на углу Гороховой и Адмиралтейского проспекта, такое серенькое и белыми колоннами, на барельефах такие смешные пупсики изображены. Это как раз дом градоначальника. В то время любой смертный человек мог прийти на прием к градоначальнику, записаться и попасть, если у вас была причина. Засулич пришла к нему в феврале 1878 года, а вся эта история произошла летом 1877 года. Записалась на прием, под именем мещанки Елизаветы Козловой. Причем потрясающая была причина придти на этот прием - выдача справки о поведении. Ей нужна была. То есть опять-таки хочу обратить внимание на контекст ситуации, для того, чтобы ей якобы куда-то надо там поступить, она просила эту справку - свидетельство о поведении. Но и соответственно.
Д.Ю. Т.е. что она хорошо себя ведёт?
Павел Перец. Да, что она хорошо себя ведёт. Тоже вот, опять-таки, представьте себе, сейчас вот я к Полтавченко прихожу и говорю: «Знаете, мне нужна справка о поведении». Что я вот в миру Павел Петров, хорошо себя веду. Будьте добры! А то вот кровавая гэбня не хочет меня на работу брать, а так хочется. Ну и Полтавченко, поскольку человек военный, говорит: «Ну, постригись, и в принципе дам тебе».
Д.Ю. Приходи уже как человек.
Павел Перец. Я хочу сказать, друзья мои, что я каждое лето уже 15 лет вот так… Так что увидите меня вот в таком состоянии. Недолго осталось. Вот. Она пришла за этой справкой и, соответственно, Трепов там был. Она была не одна, естественно, там было несколько просителей, посетителей. Трепов вышел к ним, и в определенный момент она достала револьвер и выстрелила в него. Значит, потом и она сама писала, и многими утверждалось, что она стреляла не целясь. Может быть. Я не знаю. В общем, короче, она попала в Трепова.
Д.Ю. Стреляла 1 раз?
Павел Перец. 1 раз. Она выстрелила один раз и сразу же отбросила револьвер.
Д.Ю.Контрольный за левое ухо?
Павел Перец. Не-не-не-нет. Всё-таки ещё…
Д.Ю. Самодеятельность сельская.
Павел Перец. Да, конечно, это был такой акт больше эмоциональный, конечно же, нежели… Вообще, забегая вперед, могу сказать, что Засулич потом стала одной из яростных противниц идей террора. Как вообще в жизни все повернуто, страшно сказать.
Д.Ю. А куда попала?
Павел Перец. Попала куда-то в область живота и слава Богу, она, пуля не задела никаких жизненно важных органов.
Д.Ю. Повезло.
Павел Перец. Да, очень сильно. Но, потому что из револьвера… Друзья мои, мы будем говорить про покушение Александра Соловьева на Александра II, которое произошло в районе Дворцовой площади. Так там товарищ тоже с пяти-шести метров выпустил всю обойму. Не попал ни разу. Почему? Тоже расскажу. Вот. Ее скрутили. И дальше она в своих воспоминаниях, тоже потрясающий диалог. «Придется вас обыскать» - обратился ко мне господин каким-то нерешительным тоном, несмотря на полицейский мундир. Опять-таки заметьте, полицейский: «Придется вас обыскать». Настолько непривычная ситуация. Пришла баба стреляет в губернатора. То есть никогда не было и вот опять. То есть люди как бы даже. Он не знает, как к ней подступиться, что с ней делать.
Д.Ю. Ну, во-первых, она женщина, её облапать надо.
Павел Перец. Да, да, да. Во-первых, она женщина. Еще ладно был бы мужик. Но, и в принципе забегая вперед, могу сказать, что со всеми террористами, особенно до эсеровского момента обращались ну вообще прямо очень корректно. На самом деле. То есть уровень воспитания у тех, кто принимал вот этих людей, он был все-таки выше среднего, скажем так. «Для этого надо позвать женщину», - сказала она. – «Где ж тут женщина?» Действительно, где ж тут женщина, когда все бабы должны сидеть так сказать по домам, борщи варить. «Неужели не найдете? Сейчас же придумала. При всех частях есть казенная акушерка, вот за ней и пошлите» - посоветовала я. - «Пока-то ее найдут, а ведь при вас может быть оружие. Сохрани Господь, что-нибудь случится!» Стоит человек перед ней и говорит: «Ведь при вас может быть оружие!». Вот так вот представь – «Да, кстати совсем забыла». То есть «ничего больше не случится», - сказала она . «Уж лучше вы свяжите меня, если так боитесь». - «Да я не за себя боюсь. Меня не станете палить. А верно что, расстроили вы меня, болен я был, недавно с постели встал. Чем же связать-то?» Я внутренне даже усмехнулась. Вот. Я даже его учить должна, чем ему связать.
Д.Ю. Даже наручников не было.
Павел Перец. «Если нет веревки, можно и полотенцем связать». Это она ему говорит. Просто ситуация абсурдная абсолютно. Тут же в комнате он отпер ящик в столе и вынул чистое полотенце, но вязать не торопился. «За что вы его?» - спросил он как-то робко. - «За Боголюбов».- Ага. В тоне слышалось, что именно этого он и ожидал. Ведь скажет тоже, связана девка, два солдата держат. А он, берегись, пырнет. Вот. Значит, это уже солдаты к ней подошли. Приставили двух солдат. «И где это ты стрелять выучилась?» - шепнул он потом, - это один их солдат, над самым ухом. В этом «ты» не было ничего враждебного, так, по-мужицки. «Уж выучилась, не велика наука», - ответила я так же тихо. «Училась, да не доучилась», сказал другой солдат. «Плохо попала-то».
Вот. Соответственно, в общем, её приняли. К Трепову заехал даже сам Александр II, Трепов опять-таки, значит, не очень уместно сказал «Рад принять пулю, Ваше Величество, которая, возможно, предназначалась для вас». Александру II это не очень понравилось, такая фраза.
Д.Ю. Со значением, молодец.
Павел Перец. Ну и, соответственно, стали думать, как судить эту женщину. В принципе, её можно было судить как раз таки в том самом Особом присутствии Сената, который был создан для политических вопросов. Но моментально все почему-то решили, я имею в виду все, кто имел отношение к её приёму, что это дело абсолютно не политическое, что это была какая-то личная месть, тут же родилась история про то, что она вообще невеста этого Боголюбова, хотя она его в глаза до этого не видела. И что, соответственно, надо отдать это в суд присяжных, они-то её точно за это замордуют, потому что пришла какая-то, значит, любовница политического преступника, стреляла в губернатора при исполнении должностных полномочий.
Д.Ю. Ну, это организованные попытки лишить дело политического окраса.
Павел Перец. Да-да. Более того, там половина людей реально думала, что в этом никакого политического окраса нет. Поэтому был организован суд присяжных, и её должны были судить судом присяжных. Председателем суда тогда как раз был А.Ф.Кони. Тут надо совершенно чётко вообще понимать, в чём заключается функции председателя суда. Председатель суда на решение суда никакого влияния оказывать не может. Председатель суда сидит в суде для того, чтобы наблюдать за чётким исполнением всех процедур, чтобы ни адвокат, ни прокурор не нарушали как бы…
Д.Ю. Регламент.
Павел Перец. Да. Чтобы, значит, подсудимые вели себя определённым образом, чтобы публика вела себя определённым образом. А тут ещё что надо сказать. В России ведь не было культуры общественных собраний и политических дебатов. Т.е. не знаю, во времена Пушкина это были какие-то великосветские салоны либо пирушки среди своих. Вот они собирались, человек 15-20 соберутся, бухнут, а у нас в нашей исторической литературе пишут, что это был литературный салон «Арзамас». Хотя они как бы собирались там, ели, пили, шутили чего-то…
Д.Ю. Кто-то, безусловно, что-то зачитывал вслух.
Павел Перец. Они все зачитывали, да. Но как бы, если бы мы сейчас посмотрели на это со стороны, нам бы не показалось это каким-то глобальным явлением и прочее. А вот так, чтобы там, понимаешь, как сейчас, я не знаю, «К барьеру» собираются люди и начинают дискутировать, этого не было. Т.е. это было вообще проявление некоего общественного сознания, а в таком плане оно могло быть либо на каких-то официальных банкетах; естественно, в церкви, где пастырь напутствовал, значит; и теперь, когда суд стал гласным, в суде. И поэтому заседания суда приобрели просто невероятную популярность. Дело дошло до того, что на заседания суда стали пускать по билетам. Их не продавали, их распределяли. Что не продавали, это ж всё-таки не театр, да. Их распределяли и получить их можно было только по блату, особенно на какие-то громкие процессы.
Д.Ю. И за деньги.
Павел Перец. Куда ж без этого, и за деньги.
Д.Ю. Корреспонденты, которые вели репортажи, в газетах всё выходило.
Павел Перец. Да, всё выходило. Ну вот, собственно, в этом и была одна из основных прелестей судебной реформы, что теперь суд стал гласным. Соответственно, народ просто жаждал хлеба и зрелищ, в данном случае люди ходили туда как на некие представления. Присяжные поверенные, по современному выражаясь, адвокаты, они многие становились звёздами, потому что раньше этой структуры практически не было, а сейчас стало возможным за счёт своих каких-то качеств – ораторских, или знания законов и прочего, реально повлиять на ход судебного процесса, потому что решения в итоге принимали 12 присяжных.
Присяжные эти выбирались практически из всех сословий, кроме крестьянства, естественно, и, соответственно, перед тем, как состояться суду, с Кони была проведена воспитательная беседа. Сначала эта воспитательная беседа была проведена непосредственно министром Паленом, который сказал ему «ну, вы-то, Анатолий Фёдорович, конечно же сделаете так, чтобы её наказали, обвинили», на что Кони логично ответил, что «я сделаю так, чтобы суд прошёл должным образом, а уж что там – обвинят или нет, это от присяжных зависит». А затем вообще было нечто. Кони вызвали в Зимний дворец, да. Он прибыл туда. Более того, Александр II пообщался с ним теплей, чем со всеми остальными, что вызвало неудовольствие всех остальных.
Д.Ю. А остальные, это кто был?
Павел Перец. Ну там… Приглашение к царю – это всегда определённая честь. Там могли оказаться кто угодно. Там могли оказаться генералы, какие-то придворные, и т.д и т.п., сановники. Был некий постоянный штаб, который туда как на работу шастал, а были те, которых приглашали специально. И вот когда все увидели, что Кони вот так прямо чуть ли не обласкали, это вызвало, конечно, большую зависть. Александр II не говорил ни слова про этот процесс, и не говорил, конечно, Кони, типа там повлияйте.
Д.Ю. Слышь, ты.
Павел Перец. Да-да. Но он, как человек очень умный, воспитанный и прочее, очень тактично ему намекнул, что как бы мы ждём от этого процесса определённых результатов. Что Кони уже окончательно обескуражило, он оказался в таком, очень щекотливом положении, т.е. по идее об этом надо было говорить не Кони, а по идее об этом надо было говорить прокурору, который выступал обвинителем, а не председателю суда, а также адвокату. Вот эти 2 человека, они-то как раз и должны были, по идее, влиять на процесс, на умы и восприятие присяжных. Но с ними никто не говорил. Более того, когда стало известно, что этот процесс затевается, защищать Засулич выстроилась чуть ли не целая очередь, потому что все прекрасно понимали, что процесс будет громким и любой человек, который там выступит – это пиар не просто всея Руси, это пиар всего мира. И честь её защищать выпала адвокату Петру Акимовичу Александрову.
Он уже и до этого, в общем-то, прославился неплохо, а здесь ему просто, значит, всё для тебя. Сколько там у нас?
Д.Ю. Дементий! Дима!
Павел Перец. Дима убежал.
Д.Ю. Полчаса ещё можем сидеть.
Павел Перец. Отлично. Вот, значит. Александров поступил очень хитро. Прежде чем мы поговорим про Александрова, тут ещё надо рассказать вообще про настроения, которые тогда царили в обществе. Трепова, надо сказать, не любили, как я уже сказал. Более того, после этого выстрела ходил такой стишок:
Грянул выстрел-отомститель,
Опустился Божий бич,
И упал градоправитель,
Как подстреленная дичь.
Пулю из живота Трепова так и не смогли извлечь, и поэтому Салтыков-Щедрин, который с ним потом жил в одном доме, это на Литейном проспекте, он говорил, что боится встречаться с Треповым на лестнице, потому что тот в него может выстрелить.
Д.Ю. Остряк.
Павел Перец. У Салтыкова-Щедрина всё нормально было с этим делом. И дальше, соответственно, начинается вообще полный сюр. Сначала предложили быть обвинителем товарищу прокурору Жуковскому. Значит, этот Жуковский, Кони дал ему отличную характеристику, он был, в принципе, очень неплохим юристом, но. «Как-то, когда он ещё был в качестве официального лица в Костромской губернии и участвовал в проводах жандармского штаб-офицера, получившего другое назначение, - это очень характерный эпизод, хочу сказать. За обедом он сохранял свою служебную сдержанность, но когда свежий волжский воздух на пристани, куда все поехали провожать голубого
офицера», - голубого офицера, имеется в виду, у них были голубые мундиры, а не потому что он там…
Д.Ю. Гэбэшник.
Павел Перец. Да. «усилил действие винных паров, он неожиданно для всех брякнул провожаемому, который хотел с ним поцеловаться:, - это было нормально тогда, поцелуй при прощании, - "Ты куда лезешь?! Чего тебе.
е. т. м.?! Т.е. мать.
Д.Ю. Твою мать.
Павел Перец. Да. «Стану я с тобой, со шпионом, целоваться! Прочь, сукин сын!» Т.е. вот, опять-таки, меняются эпохи, меняется государственный строй, а отношение к правоохранительным органам среди узников совести, оно не меняется. Этот жандармский офицер ему ещё ничего не сделал, он про него ничего не знает, но просто потому, что он носит голубой мундир, я как бы не в курсе, может быть, он и сукин сын, этот жандарм, а может быть, и нет, но ему-то откуда знать? Претензия просто в том, что он жандарм. Жандарм априори всё. Вот. Ну и, соответственно, первому предложили этому Жуковскому. Он сказал, что «ему не понравилось бы бить стоящую в оправдание тех, кто бил лежачего». Вот умели они. Но самое главное, он, естественно сослался на то, что покушение Засулич носит явно политический характер, как бы кто что не преподносил, а ещё у него был потрясающий совершенно аргумент. «Обвиняя её, Жуковский поставит в трудное и неприятное положение своего брата-эмигранта, живущего в Женеве».
Т.е. вы можете себе представить такое? У него есть брат-эмигрант, и соответственно, политический эмигрант. Соответственно, этот Жуковский вот здесь вот принимая участие, он будет дискредитировать этого брата. Это вообще какой-то сюр, для меня непонятный.
Д.Ю. А брат – политический эмигрант его на службе не дискредитирует?
Павел Перец. Понимаете, вот такое вот настроение.
Д.Ю. Это же всё равно, что у оперуполномоченного брат-уголовник, сидящий в тюрьме. Ты что вообще в органах внутренних дел делаешь, непонятно?
Павел Перец. Т.е. Жуковский первый отказался. Затем предложили, значит, тоже специалисту Андриевскому. И он задал логичный вопрос: может ли он в своей речи признать действия Трепова неправомерными? Ответ был отрицательный. «В таком случае я вынужден отказаться от обвинения Засулич, - сказал он, - так как не могу громить её и умалчивать о действиях Трепова». Для Андриевского этого закончилось тем, что он подал в отставку и потом просто перешёл в адвокатуру и стад адвокатом. Т.е. второй отказался. Люди просто отказывались быть обвинителями, в то время как защищать тянулась целая очередь, сюда никого это. Мы потом, когда будем говорить про С.Ю.Витте, мы увидим, что когда шла речь о том, что кому ехать в Америку разгребать эти Авгиевы конюшни после русско-японской войны, все понимали, что он будет… 2 человека просто отказались от этого, и тогда послали Витте.
Ну и в итоге, значит, выпала эта, условно говоря, честь, товарищу прокурору Кесселю. Он был просто, как Кони пишет, с болезненным самолюбием, но с очень небольшим умом. Т.е. выбор был, мягко говоря, неудачный. Более того, Кесселя, опять-таки, как пишет Кони, обуял страх перед тем, как отнесутся в обществе, вы понимаете, и в кругу коллег к тому, что после отказа 2 его предшественников он всё-таки принял эту честь её обвинять. Т.е. у человека уже заранее был мандраж определённый, человек был не очень большого ума, в отличии от Акимова; ну и, соответственно, он был не очень знатным оратором, скажем прямо. А что сделал Александров? Александров, прежде чем участвовать в суде над Засулич, он посетил очень большое количество заседаний и очень внимательно изучал присяжных. Он смотрел, как кто на что реагирует, и он для себя понял, что Трепов пользуется популярностью у так называемых, опять-таки, что Витте называл «политика гостиного ряда», это всякие там купцы, лавочники вот эти.
А вот у всевозможных чиновников средней руки, административных работников он как раз очень был непопулярный.
Д.Ю. Круто. Государственный служащий среди государственных служащих не популярен.
Павел Перец. И согласно закону у адвоката, т.е. присяжных, их, естественно, на суд приглашают в большем количестве, чем 12, и у адвоката, как у прокурора, есть возможность не объясняя причины 6 из них просто вывести из состава присяжных. Просто приходишь и говоришь «этот, этот, этот – досвидос». Просто. И он, соответственно, когда посмотрел список присяжных перед судом, он увидел, что там есть те самые купцы, лавочники и прочие, и он их всех просто, он оставил буквально 1 купца, больше не мог. Более того, поскольку Кессель не воспользовался своим правом, то, значит, Александрову удалось вывести не 6, а 11 членов этих присяжных.
Д.Ю. Замечательный пример, замечательный просто. Обратите внимание, суд присяжных – независимые граждане, не имеющие юридического образования, которыми руководит только совесть и здравый смысл. И вот, ловко посмотрев, грамотно подготовив, удалив тех, кто может сказать что-то не то, товарищ приступает к процессу. Так-так-так.
Павел Перец. При этом, ещё раз хочу сказать, прокурор ничего подобного, ему даже в голову это не пришло, понимаешь?
Д.Ю. Я тут вижу одно – что власть, она никогда ни с чем подобным не сталкивалась, никто не понимает, что делать. Государственный чиновник, при тебе фактически представителя государственной власти убить хотели, и не убили просто чудом. В него попали из револьвера, есть какое-то, как-то уравновесить – хорошо, он был не прав, но поротая задница и пуля в живот – это несколько разные вещи. Т.е. они вообще ничего не понимали, что происходит и что им грозит дальше, самое главное. Так-так, извини, перебил.
Павел Перец. В общем, Александров, выражаясь современным искусствоведческим языком, подготовил себе поляну, сделал всё для этого. Он убедился в том, что состав присяжных тот, который ему нужен. Дальше. Но, прежде чем дальше, я расскажу, где это всё происходило. Т.е. суд. Суд происходил в окружном суде. Где этот окружной суд находился? Я вам сейчас покажу одну картинку, тут, конечно, без поллитры не разобраться. Значит, это первая картинка. Здесь ориентиром может служить вот эта вот церковка. Это Литейный проспект. Ты даже не догадываешься, что сейчас стоит на этом месте. Большой дом. Прямо на этом месте сейчас стоит большой дом.
Д.Ю. Я же там служил.
Павел Перец. А ты там служил, видишь. Добро пожаловать в краеведение, товарищ Пучков. Будешь знать теперь, что там было раньше. Это вообще здание арсенала, потому что напротив, соответственно, был литейный двор, и там, значит, изготовляли у нас всю артиллерию. Вот этот вот соборчик, который вы видите, я его показывал в прошлый раз, это Сергиевский всей артиллерии собор, вот так вот выглядит. Он сейчас стоит на углу Литейного и бывшей Сергиевской, а ныне Чайковского.
Д.Ю. Фурштатской.
Павел Перец. Не-не, вот этот собор, конкретно этот собор, он на углу Чайковского стоит. А этот да – на углу Фурштатской. Значит. Не, какой Фурштатской, Шпалерной.
Д.Ю. Ядра лежат красиво, как в Америке. В Америке очень любят вот так вот складывать ядра.
Павел Перец. Вот этот собор, и там как раз виднеется вдали. Соответственно, если мы стоим лицом к Неве, то это левая часть Литейного проспекта. Собственно, Литейный, 4, этот адрес знают у нас многие, многие знают. Значит, потом этот арсенал, соответственно, когда была проведена судебная реформа, его переделали как раз таки под нужды вот этого нового суда. И вот теперь мы смотрим уже в сторону Невы. Вот так это всё выглядело, был главный вход.
Д.Ю. Вот Шпалерная, там это уже понятно, да.
Павел Перец. Вот, соответственно, здесь большой дом. Ну и вот ещё, это уже более близкая, значит, это открытка, увеличенная в -дцать раз, здание окружного суда. Вот здесь это всё происходило, эти, условно говоря, театральные действа. Соответственно, тут ещё надо сказать, что согласно воспоминаниям всех и статистике, на этот суд пришло огромное количество высокопоставленных чиновников. Там один из очевидцев говорил, что публика напоминала собой Млечный путь. Это имелось в виду, что так много звёзд было на грудях, как говорят у нас в культурном обществе, вот у этих персонажей. Т.е., например, тот же самый Кони, вы зацените, это крайне важно, в контексте того, что начнётся дальше.
«На местах за судейскими креслами, - а это была такая VIP-зона, VIP-ложа, - сам престарелый канцлер светлейший князь Горчаков». Это, извините меня, человек, который ещё с Пушкиным в лицее учился. «государственный контролер граф Сольский, товарищ генерал-фельдцейхмейстера (т. е. начальника артиллерии) граф А. А. Баранов, восьмидесятитрехлетний граф Строганов, член Совета Министерства внутренних дел Деспот-Зенович (из жандармских генералов), - Деспот, Деспот-Зенович, - председатель департамента экономии Государственного совета Абаза, бывший петербургский генерал-губернатор светлейший князь Суворов». Это тот самый князь Суворов, о котором я рассказывал, он отказался подписывать адрес Муравьёва и сказал «я людоедов не чествую», ему напомнили вообще, что его, так сказать, что его бравый предок – Суворов, он как раз подписал бы, потому что у него всё было нормально с чувством служебного долга. «Несколько членов Государственного совета, петербургский губернатор И. В. Лутковский», - был генерал-губернатор и губернатор, - и много лиц, короче, по современному говоря, вице-губернатор, что бы вы понимали.
«И много лиц судебного ведомства. В первом ряду - военный министр граф Д. А. Милютин, другие генералы и офицеры. На местах, отведенных для представителей печати, - Федор Михайлович Достоевский и Борис Николаевич Чичерин - известный историк русского права и философ, профессор Московского университета, крупный деятель либерального движения».
Короче…
Д.Ю. Фактически цвет города.
Павел Перец. Так не фактически, а реально цвет города и империи там собрался, это только краткий перечень. Естественно, люди там чуть ли не на люстрах там висели. Более того, вокруг этого здания в этот день просто всё кишело, всё кишело такими вот…
Д.Ю. В мужских шапках.
Павел Перец. Такими вот, и я ещё хочу показать, вот такими вот.
Д.Ю. А это кто такой?
Павел Перец. А это тоже картина Ярошенко, она называется «Студент, но это, это, грубо говоря, надо так вот…
Д.Ю. Это-то сволочь, по роже видно сразу.
Павел Перец. Это нужно в паре смотреть. Это, грубо говоря, образ, соответственно, нигилистки…
Д.Ю. Отрицалова.
Павел Перец. А это образ нигилиста. Что про них только не думали. Например, когда шёл суд 193, в обществе муссировались слухи, что пользуясь стеснённым пространством и не очень хорошей освещённостью, подсудимые предаются половым сношениям прямо на скамье подсудимых. Ты делаешь такое лицо, а народ реально это вот, понимаешь, распространял. Представляешь, ты приходишь в суд, а там на скамье…
Д.Ю. Кого-то прут, блин!
Павел Перец. На скамье подсудимый…
Д.Ю. А на чёрной скамье прокурорская гнида.
Павел Перец. Как не стремиться попасть на эти судебные заседания, когда там такое, понимаешь.
Д.Ю. Атас.
Павел Перец. И реально они думали, что вот эти вот девки в платках, т.е. в пледах, с мужскими шапками, вот они когда остаются там одни с этими вот…
Д.Ю. Шлюхи.
Павел Перец. Вот с этими вот. При том, что шлюхи как раз выглядели нормальным, шлюшским образом.
Д.Ю. Это если дорогие.
Павел Перец. VIP-эскорт 19 века! Народоволка, опыт хождения в народ, пропаганды, дорого. Простите нас, конечно, за эти скабрезные шутки.
Д.Ю. Итак, давай вернёмся в зал суда. Зал битком, лучшие люди империи.
Павел Перец. Зал битком, цвет империи, и, соответственно…
Д.Ю. Тоже извини, опять перебью. А я правильно помню, что она на Литераторских мостках похоронена, или нет?
Павел Перец. Засулич? Ой, кстати, вот не знаю, нет, возможно, да, надо уточнить. Не помню, скажу честно.
Д.Ю. Так-так.
Павел Перец. Можем погуглить. Вот. Значит, начинается этот суд. Естественно, нервы у всех напряжены и сначала выступает Кессель. Нет, сначала, естественно, произносит речь А.Ф.Кони, абсолютно нейтральная речь, в которой он говорит о том, что присяжные должны помнить о том-то, прокурор должен помнить о том-то, адвокат должен помнить о том-то, публика должна уважать, значит, законы и правила поведения в суде, и всё в таком духе. Произносит свою речь Кессель – абсолютно бесцветную, просто как бы. Мало того, что он оратор был не очень хороший до кучи, так и речь у него была надуманная. И она вся была построена на том, что никакого политического подтекста не было, что это был акт личной мести, и вот такая вот она вся плохая и гадкая.
А затем, затем наступает момент произнесения речи Александровым. И надо сказать, что он и так-то был златоуст, тут ещё вообще. Был такой, значит, государственный секретарь Перетц, почти что я. «Прокурор произнёс бесцветную речь, - писал он, - обвинитель действительно осрамился». Т.е. понимаете, да, люди понимают, что происходит и вот они с таким сталкиваются. Вот, кстати, цитатка, что Кони произнёс, можно ли это трактовать как, понимаете, какую-то предвзятость, послушайте, буквально 1 абзац.
«На вас может подействовать обстановка предстоящего дела: это большое количество слушателей и некоторая торжественность заседания, несвойственная обыкновенным заседаниям. На это вы не должны обращать внимание. Для Вас, - это он к присяжным обращается, - кроме суда, подсудимого, сторон и свидетелей, ничего не должно существовать. Вы должны произнести приговор, отрешась от всех впечатлений побочных».
Это наоборот, как бы очень правильная речь, что забудьте про эти звёзды, забудьте про этот накал страстей, про эту ажитацию, а занимайтесь своим делом. Что в этом плохого, в этой его речи? Адвокат Александров, конечно же, воспользовался бесцветной речью обвинителя Кесселя и запел соловьём. Но, дорогие друзья, как он запел соловьём, чем это всё закончилось, и самое главное, к каким последствиям это привело как для самой Засулич, как для Кони, как для судебной системы, как для революционного лагеря, для общества, для царя и для всех остальных, мы поговорим в следующий раз. Более того, как раз таки, поскольку я ещё расскажу про эту картину того же художника Ярошенко, называется «У Литовского замка», это типа Вера Засулич, типа.
Я расскажу про этот Литовский замок, и заодно, наконец, будет возможность рассказать про чрева Петербурга и Москвы, потому что, как мы знаем, там, в Москве, например, якобы в кабаках собирались ишутинцы, нечаевцы и т.д. и т.п. Так что to be continued, и хочу сделать маленькое, небольшое объявление. Меня постоянно спрашивает народ, будут ли экскурсии на майских праздниках, будут, и как раз таки в Петербурге, и в Москве, их проведу немножко побольше, и там, и там посвящу как раз, темы будут, и я проведу классическую экскурсию «Убить царя» в Петербурге, потом расскажу в другой раз…
Д.Ю. Про песню группы Rainbow «Kill the king».
Павел Перец. Потом расскажу, как министра просвещения застрелил Карпович, про убийство как раз ещё министра внутренних дел Сипягина и т.д. и т.п. Это не значит, что я только об этом на экскурсиях рассказываю, я в рамках экскурсий рассказываю об этом. В Москве мы как раз поговорим про убийство великого князя Сергей Александровича и про все остальные дела. Меня очень просто найти, в любом поисковике «Павел Перец» забиваете, и там вся простыня аккаунтов, пожалуйста, пишите.
Д.Ю. Для тех, кто не может – линки под роликом.
Павел Перец. Линки под роликом. Так что to be continued, продолжение следует, по-моему, очень здорово посидели.
Д.Ю. Атас. Не просто фактический детектив, а какой-то сумасшедший дом. История родной страны гораздо страшнее литературных выдумок, гораздо и гораздее.
Павел Перец. И это только начало, друзья мои.
Д.Ю. Спасибо, Павел. С нетерпением ждём.
Павел Перец. До следующих встреч.
Д.Ю. Очень круто. А на сегодня всё. До новых встреч.
Новости
VIP
