Д.Ю. Я вас категорически приветствую! Павел, добрый день.
Павел Перец. Привет.
Д.Ю. Обо что продолжим?
Павел Перец. Сегодня мы приступаем к такому монументальному пласту, я бы сказал, истории дореволюционного движения – это партия «Народная воля». Партия «Народная воля» - это такая лакмусовая бумажка на адекватность среди тех, кто о ней судит. В советское время, как ты знаешь, это были 100%-ные герои.
Д.Ю. Да!
Павел Перец. Ну с оговорками, конечно, потому что «мы пойдём другим путём», как известно…
Д.Ю. Но улицы именами называли.
Павел Перец. Да, улицы – у нас вот в городе Желябов с Перовской рядышком стояли… лежали – сейчас это Малая и Большая Конюшенная, Халтурина – Миллионная, мост Гриневицкого был рядом со Спасом-на-Крови. Более того, я тут недавно был в городе Кисловодске – там по прежнему есть улица Желябова и улица Перовский, и даже улица Дзержинского, я хочу тебе сказать, к ужасу некоторых. Улица Желябова, кстати, очень даже симпатичная. Соответственно, они пропагандировались как некие такие борцы, 100% правильные. Пришла перестройка, как обычно, ветер поменялся, и я до сих пор помню: я ходил тогда в библиотеку Маяковского, и там была какая-то книжка, и в ней была такая глава «Именами убийц». Я прочитал эту книжку и я понял, что всё перевернулось с ног на голову, т.е. теперь это окончательные подонки, и всё такое прочее. Тут, конечно, хотелось бы сказать, что истина где-то посередине, но здесь истины в принципе нет и не может быть, потому что, как мы увидим в процессе разговора, хороши были в этой истории все – как революционеры, так и правительство. Как однажды заявил народоволец, о котором мы ещё подробно поговорим, Александр Михайлов, «когда человеку, хотящему говорить, зажимают рот, тем самым ему развязывают руки». Основная проблема, если вкратце, заключается в том, что народовольцы, если бы они сворю энергию применяли бы в позитивное русло – на государственной службе, в земстве и прочее, то это были бы, может быть, даже выдающиеся деятели как общественных каких-то движений, так и науки, если говорить про Кибальчича. Но обстоятельства сложились так, что они эту свою иногда даже гениальную мысль пускали вот в такое дело. И мы с вами увидим становление их, как личностей, и как трансформировалась абсолютно мирная работа, потому что, например, Софья Перовская, к удивлению многих будет сказано, она вообще-то изначально была заядлая народница, она террор вообще не принимала, и там будет замечательный эпизод, когда Фроленко поехал на юг собирать параллельный липецкий съезд, он Перовскую не позвал, потому что он был уверен, что она не примкнёт к террористической борьбе. И разговаривать мы будем о двух людях…
Д.Ю. Я бы, с твоего позволения, выкрикнул: постольку поскольку в данных случаях, как мне кажется, речь всегда идёт о революционных изменениях в обществе, именно революционных – это не побежать на майдан и заменить одного жулика на другого, как мы тут недавно видели…
Павел Перец. Речь идёт о реформах, что всегда болезненный процесс.
Д.Ю. … да, а радикально всё изменить, а это, как правило, обозначает, как мне кажется, революция – слом предыдущей системы. Сломать её, будучи чиновником… ну, можно гадить потихоньку, что, мягко говоря, странно. Ну а способы и средства у граждан не меняются тысячелетиями.
Павел Перец. Да, не меняются тысячелетиями, более того не меняется пассионарный молодёжный прорыв – это вот извечная тема, которую я долблю из выпуска в выпуск: мы говорим о молодёжной субкультуре, и я в процессе рассказа буду ещё стараться вас погружать в контекст, и говорить о том, а кто был, собственно, вот этими ролевыми моделями, кто был идеологами, на кого они равнялись? Кто был тогдашними Цоями, Сидами Вишесами и прочее?
Д.Ю. Сделаю опять примечание: ролевая модель – это по-русски «пример для подражания».
Павел Перец. Пример для подражания, да, совершенно правильно, потому что сейчас у нас иногда «ролевая модель» может использоваться и несколько в ином контексте. Не будем об этом забывать.
Д.Ю. Многие начали почёсываться перед экраном, да?
Павел Перец. Да, пример для подражания. Я в основном свой рассказ построю на двух персонах – это Софья Перовская и Андрей Желябов. Почему именно эти люди, в то время, как в «Народной воле» был ещё ряд выдающихся личностей? По двум причинам: во-первых, это были действительно, ключевые персонажи «Народной воли», а если говорить точнее, исполнительного комитета «Народной воли». Во-вторых, Софья Перовская была тем человеком, который довёл дело цареубийства до конца. Во-третьих, это просто такой реально кинематографиечкий сюжет: они помимо того, что были коллегами по революционному цеху, они были ещё любовниками и, в общем-то, жили гражданским браком, причём у Желябова это был уже по факту второй брак. И в принципе, это такая замечательная идея для экранизации, не знаю, почему до сих пор никто не обратил на это внимание, хотя, может быть, и слава Богу, потому что боюсь себе представить, как это могли бы преподать те или иные режиссёры. Но на самом деле, действительно, сюжет просто абсолютно киношный и романический – я бы так его назвал. Вот мы про этих людей с вами и поговорим.
Соответственно, нам придётся немножечко отмотать плёнку назад, и начнём мы с Софьи Перовской. Т.е. я как буду строить свой рассказ – я буду говорить про детство, потом мы будем доходить до определённого момента, потом я буду переключаться, опять откатываться назад и, например, рассказывать про Желябова, и вот так вот мы одно за другим, и как только мы будем доходить до каких-то ключевых моментов, мы будем останавливаться, и я буду уже углубляться и пояснять, вообще что это были за моменты и какое влияние они оказали на становление характера и личности данных людей.
Я бы хотел зачитать для начала цитату одного итальянца: «Считаю несомненным тот факт, что истинные революционеры, инициаторы великих научных и политических переворотов, вносящий действительный прогресс в человечество, почти всегда бывают людьми гениальными или святыми и обладают удивительно гармоничной физиономией. Какие благородные лица у Мадзини, Гаррибальди, Перовской и Веры Засулич!» Это высказывание принадлежит Чезаре Ломброзо – это такой родоначальник антропологического направления в криминалистике, т.е. что он сделал – он попытался перенести акцент с преступления на собственно человека, который преступление совершил. Но я вот показывал портрет Веры Засулич – ну не знаю, я как-то особо ничего такого святого в ней не наблюдаю.
Д.Ю. Напрашивается наше нынешнее любимое: люди с хорошими, светлыми, добрыми лицами.
Павел Перец. Да, светлыми добрыми лицами, да. Про Перовскую тут, конечно, сложнее, потому что она, действительно, очень сильно влияла, когда мы уже будем подходить к концу, я прочитаю вам стихотворение Александра Блока, которое он ей посвятил. Но в общем, это к тому, что данную фразу написал не какой-то там восторженно настроенный персонаж – это человек, который профессионально занимался криминалисткой и, в общем-то, физиогно… не знаю, как это…
Д.Ю. Физиогномикой. От себя замечу: он же выдвигал теорию о том, что все преступные наклонности у гражданина на роже написаны. Тут, с одной стороны, с ним сложно спорить, потому что ряд уголовников обладает, действительно, внешностью говорящей, но с другой стороны, наука ничего подобного не подтверждает: можно иметь самую страшную рожу и быть при этом Нобелевским лауреатом и прекрасным человеком.
Павел Перец. Да-да-да, и в общем-то, мы знаем массу примеров. Я просто объясняю, я просто специально прочитал конкретно это высказывание, чтобы вы понимали, какое воздействие оказывали эти люди на современное общество, причём эта цитата даже человека не из России.
Д.Ю. Итальянец, да.
Павел Перец. А вот человек из России, я уже про него рассказывал, но ещё пару слов сегодня скажем – это художник Ярошенко, который писал картины, вот «У Литовского замка», я рассказывал в прошлом выпуске, где он изобразил некий такой типаж…
Д.Ю. Где была мерзавка в мужской шапке, да?
Павел Перец. Да.
Д.Ю. Чешет, гадина!
Павел Перец. Нет, это его картина, но это была не Засулич, это некий образный персонаж, а вот именно Засулич он пытался написать у Литовского замка, но картина эта, к сожалению не сохранилась. И вот Михаил Николаевич – это глава Артиллерийского ведомства, великий князь, вызывает Ярошенко, потому что тут выяснилось, что он должен инспектировать заводы, и у Михаила Николаевича возникли вопросы по этому поводу, и он задаёт ему, соответственно, вопрос: «Ну а зачем вы писали Перовскую и Засулич?» - спрашивает он у Ярошенко. «Ни ту, ни другую я не писал, - ответил Николай Алексеевич (имеется в виду Ярошенко – прим.П.П.). – Не писал, потому что не видел их, а если бы я был знаком, то, наверное, написал бы их с удовольствием, т.к. это такие личности, на которых нельзя не обратить внимание. Если бы я это скрыл от вас, то я бы солгал. Я считаю, что в искусстве нечестно писать образы человеку неверующему, потому, любя искусство, я не могу писать то, что меня не трогает». Т.е., опять-таки, это был такой животрепещущий сюжет, который трогал всех, и для людей такого умеренного и либерального лагеря это были, конечно же, однозначно некие такие позитивные персонажи.
Софья Львовна Перовская, вот она, она петербурженка ещё до кучи, в смысле, она родилась в Петербурге. Желябов из понаехавших, он крымчанин, а она родилась здесь, но прежде чем мы начнём вообще говорить про Перовскую, надо начать с Алёшеньки Розума. Алёшенька Розум родился и вырос в Малороссии, современная Украина, у него был неплохой голос, он там пел в церковном хоре. И полковник Вишневский, когда был на Украине, он подбирал молодых людей для придворного хора в Петербург, и он обратил внимание на этого персонажа, это была такая, я не знаю, помесь Баскова и Киркорова, только в простой одежде, и, соответственно, вытащил в Петербург, а там он, оказавшись в этом… Причём, более того, изначально ему дали фамилию, он был Алексеем Григорьевым, и там на него обратила внимание Елизавета Петровна, дочь, да так обратила внимание, что прямо всё завертелось, закружилось, ну когда молодой человек красиво поёт, статный собой, и в общем, у них, так сказать, случились партнёрские отношения. У Алёшеньки Розума был братик Кириллушка, ну т.е. Алёшеньку уже, так сказать, из грязи в князи, с Кириллушкой история ну вообще просто – даже голливудские сказки про Золушку отдыхают: ему 14 лет, он там на Украине пасёт каких-то овец, коз, свиней и прочее. Тут его братец …
Д.Ю. В столицы.
Павел Перец. Да, в столице пользуется возможностями социального лифта через постель, и Кириллушку тоже вызывают в Петербург, там его как-то причёсывают, умывают и сразу же отправляют в Европу. Там он как-то учится, причём живёт у самого Эйлера, набирается ума-разума, возвращается – ему 18 лет, его делают президентом Академии Наук.
Д.Ю. Неплохо!
Павел Перец. Т.е. 4 года назад…
Д.Ю. Свинопас.
Павел Перец. … парень, да, пас свинок, овечек, а сейчас он уже президент Академии Наук.
Д.Ю. А говорят, социальных лифтов не было, да?
Павел Перец. Были, ещё какие! Но, правда, в определённом русле исключительно, и для этого надо было обладать определёнными качествами. Естественно, никакой Академией он не управлял, ей управляли профессора, но само это назначение, конечно, наделало шума. Надо отдать должное этим братьям – они в отличие от многих нуворишей, которые, когда из грязи в князи, начинают пальцы гнуть. В Пажеском корпусе, мы знаем, что Первая мировая война и вообще эпоха перед ней значительно выкосила этот дистиллированный аристократический класс, и соответственно, начали уже даже в Пажеский корпус, самое привилегированное военное заведение, набирать новых людей, и их всегда можно было отличить, потому что вот эти вот высшие аристократы очень уважительно относились к прислуге всё время, а вот эти вот новые всё время хамили ей, самореализовывались за счёт этого, и прочее. Вот надо отдать братьям Разумовским должное – они на самом деле особо пальцев не гнули, они были очень радушные, нормальные украинцы, более того, при них зацвела опять гетманщина, уже в последний раз – Екатерина эту лавочку потом прикрыла. Но, собственно, вот Кирилл Разумовский, это от него пляшет всё. У Кирилла Разумовского, естественно, были дети, причём было их много – было их 10 человек, и у него был старший сын…
Д.Ю. А это всё от одной жены или от разных?
Павел Перец. Нет, вот это в данном случае от одной. Потом мы когда зайдём…
Д.Ю. Серьёзно!
Павел Перец. Нет, тогда вообще были, ну сколько там было детей, не знаю, в семье Достоевского, например. Т.е. рожали много по одной простой причине, точнее, по двум: первая причина заключалась в том, что, собственно, в этом была основная задача женщины, хипстерская идея чайлдфри тогда…
Д.Ю. Не расцвели ещё?
Павел Перец. Да-да-да, а второй момент заключается в том, что была очень высокая детская смертность, поэтому чем больше детей, тем больше шансов, что… Ну, например, император Александр Первый был бездетным императором, потому что обе его дочери умерли во младенчестве, т.е. это касалось всех, даже императорской семьи, поскольку развитие медицины и гигиены ещё было прямо не на первобытном, конечно, уровне, но не на том, как сейчас. Соответственно, у него были дети, и старшего из них звали Алексей Кириллович Разумовский. Они уже получили тогда фамилию Разумовские. Этот А.К. Разумовский вошёл в историю тем, что он был министром народного просвещения, он разработал устав Царскосельского лицея, и у него, у этого А.К. Разумовского, точно так же были дети. И вот у него как раз были дети официальные, тоже достаточно большое количество – 3 дочери и 2 сына, т.е. 5 человек, а потом, когда ему законная супруга уже немножко поднадоела – ну, бывает – он женился на мещанке Марии Соболевской. И вот от неё-то у него было огромное количество детей – тоже в количестве 10.
Д.Ю. Обалдеть! Несчастные тётки!
Павел Перец. Да, несчастные тётки, но это опять-таки к вопросу о – об этом мы будет говорить – о положении женщины в дореволюционной России, чья задача была просто рожать детей, по большому счёту.
Д.Ю. Мне всё время казалось, ты знаешь, что это, типа, у крестьян – никаких противозачаточных средств, плюс религия, там, ещё чего-то…
Павел Перец. У крестьян – это само собой, в аристократических семьях – да, бывали случаи, когда детей было поменьше, но, тем не менее, если мы посмотрим разные совершенно истории, мы увидим достаточно большие многодетные семьи. Классика жанра – «Анна Каренина», там у Стивы Облонского жена несчастная, пока муж кутит, бухает и всё такое прочее, она свой гурт детей, и она приезжает как раз к этой Карениной, и она видит, что та живёт спокойно, у неё всего один сын, и она начинает думать: боже мой, а я что? А я вот такая вот родительница… Поэтому да, это очень правильное замечание. У него, соответственно, было 10 внебрачных детей, и он уже не мог дать им фамилию Разумовские, поэтому…
Д.Ю. А они же там как-то отрезали что-то, нет – как Трубецкой, а там Бецкой? «Тру»…
Павел Перец. Не «тру», Бецкой – не «тру». Да, действительно, такое было. Нет, в данном случае они поступили иначе. Вот я сейчас делаю музыкальный проект, у меня басистка живёт буквально в 2 шагах от станции метро «Перово». Перово – это была такая деревня, где была церковь, и там, по легенде, венчалась Елизавета Петровна как раз таки со своим Алёшенькой Розумом. Это нигде не доказано, до сих пор точно не известно, повенчались они или нет, но легенда такая ходила, и естественно, в семье-то считалось, что да, они, конечно, повенчались в этом селе Перово, которое сейчас, ну конечно, не центральная часть Москвы, но в общем-то, и…
Д.Ю. Не окраина.
Павел Перец. … не окраина вообще ни разу. И вот по этому селу Перово этих внебрачных детей своих Алексей Кириллович и решил назвать Перовскими. Да, он дал такую фамилию, причём забавно, что старший сын, когда родился, он был даже не Алексеевич – он был Иванович, т.е. вот настолько он был внебрачный. Потом-то они уже получили отчество. И вот соответственно, старший сын Николай Перовский был губернатором в Крыму, более того, ну там из этих детей был ещё ряд выдающихся личностей, например Лев Перовский, он был министром внутренних дел при Николае Первом.
Д.Ю. Ну т.е. папа не забывал и семье помогал.
Павел Перец. Не-не-не, не забывали, всё нормально, т.е. это была такая, понимаете, несколько пограничная история, т.е. тут всегда зависело, от кого вы всё-таки ведёте свою внебрачную историю, т.е. тут понимали, что, в принципе, они родственники царской фамилии, ну там 7-ая вода на киселе, т.е. как бы так наверх, а потом налево к братику, и ещё неизвестно, братик там было, нет, но тем не менее все всё прекрасно понимали, т.е. это некая восходящая побочная ветвь к императорской фамилии.
Соответственно, вот этот Николай уже Перовский, он уже не такой был знатный и известный, как его другие родственники, он был губернатором в Крыму, и у него уже было всего 2 сына – Лев и Пётр. И вот Лев Николаевич Перовский, соответственно, и был мамой той самой Сонечки Перовской. Каким образом, если мы от Сонечки Перовской зайдём наверх, то мы получим прямую нисходящую от Кирилла Разумовского, который был братом фактически морганатического мужа Елизаветы Петровны, Софья Львовна Перовская у нас получается – да, я понимаю: криво, косо, седьмая вода на киселе, но тем не менее – имеющая отношение к императорской фамилии. Это важно, на самом деле, почему я так подробно об этом и рассказал, чтобы вы понимали, что это не просто какая-то девка в платке.
Ну и здесь, соответственно, начинается уже история семьи непосредственно Льва Николаевича Перовского. Лев Николаевич Перовский был дитя своего времени и продукт своей эпохи, т.е. он, естественно, был военный изначально, и он где-то там в глуши в своё время Могилёвской области встретил у таких средней руки помещиков барышню Варвару Степановну Веселовскую. Поскольку он был прямо не сказать, что кавалергард, она была более-менее подходящая ему пассия, они поженились, у них, соответственно, родились дети: у Сони Перовской был старший брат и старшая дочь, которая уже совсем старшая, и был менее старший брат Вася. Они родили этих детей, и у Л.Н. Перовского была такая карьера среднего пошиба, т.е. он на Ладожском канале работал и в Таможенном ведомстве и, в общем-то, в Государственном банке. Но потом ему немножко подфартило – он стал вице-губернатором Псковской области, а губернатором Псковской области был Валериан Николаевич Муравьёв. И вот, соответственно, всё семейство Перовских приезжает в Псков, там у них свой дом, а соседний участок, соседний дом как раз принадлежит губернатору. И вот в какой-то момент, Перовские жили, конечно, не сказать, что бедно – боже упаси, но они не шиковали прямо. И вот в какой-то момент Соня с Васей заглядывают в это забор и видят там такую картину: мальчик, очень хорошо одетый, правит, можно сказать, таким экипажем – маленький такой мул, и у него своя повозка, и он на ней катается по двору. Ну они как-то туда пролезли, познакомились – ну дети, у детей всё проще, чем у взрослых, подружились. Выяснилось, что этот мальчик как раз сын губернатора. Ну там вице-губернатор, тут губернатор, т.е. если папу звали Валериан Николаевич Муравьёв, то этого звали Коленькой, Николай Валерианович Муравьёв. Они подружились, у этого Коленьки на участке был прямо огромный пруд, они там на этом пруду на плоту переплывали туда-обратно, играли там в пиратов, в корсаров, и в какой-то момент, короче, этот Коленька с плота соскользнул и стал тонуть. На берегу сидела бонна, которая вместо того, чтобы предпринять какие-то конкретные действия, стала биться в истерике, заливаться слезами, орать и прочее, и тогда Соня с Васей не растерялись, причём Соня была ещё совсем маленькая девочка, и вытащили этого Коленьку из пруда. Ирония судьбы заключается в том, что этот Коленька рос-рос и вырос в прокурора, именно он был обвинителем Софьи Перовской на её процессе.
Д.Ю. Вот это поворот!
Павел Перец. Я тебе говорю: кино и немцы! Ну, об этом мы ещё поговорим в дальнейшем, но вот опять-таки, как интересно иногда судьба плетёт свои сюжетные нити.
Д.Ю. Это известный Муравьёв-вешатель который был?
Павел Перец. Не-не-не, это другой Муравьёв. В общем, они там жили, всё было прекрасно, и тут умирает Сонин дед – Николай Иванович Перовский, как раз таки этот самый губернатор Крыма. Лев Николаевич, его старший сын, поехал в Крым уладить дела с наследством, тем более, у него был младший брат Пётр, наследство надо, естественно, попилить грамотно, чтобы всем было хорошо никому не обидно. Он туда приезжает с надеждой на то, что он там, в общем-то, ещё и обоснуется, потому что поскольку его отец, Сонин дед был губернатором, то фамилия Перовских там что-то да значила, как ты понимаешь. И действительно, он с позиции вице-губернатора Псковской губернии стал вице-губернатором Таврической губернии, как тогда называлось – Таврида, и они переехали в имение в Крым под названием Кильбурун – это татарское название, это сейчас, по-моему, село Пионерское, если я не ошибаюсь. Там, конечно, детям вообще очень понравилось! Крым прекрасен во всех отношениях, с точки зрения природы. Причём ехали они туда, ну вот опять-таки представьте: вот мы сейчас, в Симферополе я сел на самолёт, 2 с чем-то часа – и я там. Как они ехали: они ехали поездом от Петербурга до Москвы, а из Москвы на тарантасе, на лошадках.
Д.Ю. На перекладных?
Павел Перец. Да, причём по этим нашим замечательным, идеальным, естественно, российским дорогам пыльным, причём ещё бежали охотничьи собаки папы Л.Н. Перовского, а там тоже пасутся всякие стада, и как только стада эти появлялись, этих охотничьих собак загоняли в карету. Т.е. там и так было тесно, и в какой-то момент они ещё с этими собаками там тряслись. Более того, они в процессе поездки ещё встретили пойманного Шамиля с его целым гаремом, которого доставляли в Москву, но добрались-таки до Крыма. Там, конечно рай, ну особенно, я думаю, после Петербурга-то уж конечно. Стали жить-поживать.
Но Л.Н. Перовский вступил в конфликт с губернатором. На тот момент уже старшие дети уже учились, более того, и Вася, старший брат Сони, ближайший её старший брат, тоже поступил в Симферопольскую гимназию, а её сестра Маша была отдана в институт благородных девиц. Вот тут тоже очень важный момент, мы об этом ещё будем говорить: такие названия, как «институт благородных девиц», «благородное собрание», т.е. оно…
Д.Ю. Не для всех.
Павел Перец. Ну да, ну т.е. оно, как бы, понимаете – что за название такое? Т.е. уже в нём заложена определённая дискриминация: т.е. вот есть благородные как бы девицы, а есть, мягко говоря, не очень.
Д.Ю. Вас не пустят. «Собакам и китайцам вход воспрещён».
Павел Перец. Да-да-да. В Летнем саду была такая табличка: «Нижним чинам и собакам вход запрещён».
Д.Ю. Говорят, даже по Невскому всякое лошьё ходило там, где солнечная сторона, а приличные люди в тени.
Павел Перец. Приличные люди вообще даже не ходили, я тебе открою маленький секрет: некоторые приличные люди вообще даже не ходили…
Д.Ю. Ну как гвардейские офицеры.
Павел Перец. Да, они были только ездить обязаны, если они ходили, это было всё…
Д.Ю. Западло?
Павел Перец. Западло, да. Только в экипажах, ты что! Ну Невский был разный, если уж мы об этом заговорили: был невский аристократический, привилегированный – от Адмиралтейства до Мойки, ну и чуть попозже – ещё до Гостиного Двора, но в основном до Мойки – вот это вот был простой хай-класс! Потому что у Гостиного Двора там уже купцы вот эти вот…
Д.Ю. Всякая сволочь, да?
Павел Перец. А от Владимирского до Московского вокзала там был Невский такой – эге-гей: это путаны, которые приставали к тебе по ходу пьесы. Ну, мы ещё об этом поговорим, я сделаю отдельный выпуск, хотя частично мы уже сейчас затронем, потому что всегда очень интересно рассматривать… Я просто объясню, почему я это говорю: я когда начинал вообще читать про народовольцев, у сменяя в голове была некая картина их мира: вот они живут в своём мире, и тебе кажется, что Россия вот такая вот, их глазами. А на самом деле Россия вот такая, т.е. на ситуацию в этой России нужно смотреть с разных вообще сторон, и тогда у вас появятся ответы на вопросы, которые лично меня тогда мучили.
Ну и соответственно, поссорился Лев Николаевич с этим губернатором, у них был конфликт, и Перовского оттуда выперли, но у него были всё-таки связи, и тут ему подфартило – он из вице-губернатора Таврической губернии стал вице-губернатром Петербурга, а это уже джек-пот, как ты понимаешь, это джек-пот по всем направлениям. Т.е. мало того, что там полагается тебе казённая квартира, более того, как тогда жили вот такие люди привилегированного сословия: был кредит у тебя, практически у всех, за который, в принципе, ты мог и не платить. Ну т.е. ты мог выплачивать какую-то часть, а мог и не выплачивать. Люди, которым ты был должен, вели себя в этом случае по-разному: некоторые использовали просто твоё имя – что ты, например, у них закупаешься или ты у них пошиваешь костюм или прочее. Некоторые пытались, конечно, с этим что-то делать, но проблема в том, что на тот момент человеку было бесполезно куда-то обращаться. Если ты обращаешься в судебную инстанцию дореформенную, то понятно: «Вот мне вице-губернатор должен 25 рублей за мясо» - ну и что?
Д.Ю. Древнеримская пословица: обращаясь в суд, ты берёшь волка за уши.
Павел Перец. И в общем, Л.Н. Перовский…
Д.Ю. Кредит, извини, перебью – это т.е. речь не про то, что государство выдавало какой-то кредит, а просто ты ходил куда-то за одеждой, едой, мебелью…?
Павел Перец. Да-да-да. Я, конечно, не говорю, что так жили все, но большинство, к сожалению, этим пользовалось. Это важно, потому что мы когда дойдём там до определённого момента, это сыграет свою роль. Ну и Л.Н. Перовский, конечно, дорвался: свет, знать, Петербург, он на ключевом посту. И тут вдруг выясняется, что его жена, которая в Псковской области, в Крыму абсолютно органично смотрелась, в Петербурге потерялась – она была абсолютно не светская, она не любила все эти балы и прочее, у неё не было никакого там, естественно, шарма и прочее, она была такая очень хорошая мать своим детям. Его это стало раздражать, уже это породило некие конфликты в семье, потому что он требовал от неё блистать, а она не хотела, да и не могла, на самом деле, а Соня Перовская, наблюдая эти конфликты, она в них в большинстве случаев, конечно же, занимала сторону матери. Т.е. уже начались некие передряги. Более того, Лев Николаевич стал придираться, например, к еде, к кухне. Обедали же раньше всегда вместе, семьями. Вот вы сидите, и вот он начинает: спаржа недостаточно сочная, что это вообще? Вот, понимаете ли, там, где я бывал… В общем, как ты понимаешь, это уже был определённый разлад. Речь ещё даже близко не идёт о какой-то там революции или прочее, это мы просто пока говорим о внутреннем семейном конфликте. На самом деле, к сожалению, история стара, как мир. В определённый момент Лев Николаевич, поскольку ему было жалко… на лето, опять-таки надо понимать, люди все его ранга выезжали на дачи, причём, естественно, надо было снимать дачу в определённом месте, например, в Петергофе или в Царском Селе поближе к военным лагерям, к ипподрому и прочее. Стоили они дорого, Льву Николаевичу было жалко денег, поэтому он отправил семью с супругой в деревню Окуневка. Там Соня с Васей погрузились в природу, и там они познакомились со сторожем… Окуневка – это тоже в Псковской области, со сторожем они познакомились Емельянычем, он их водил в лес, они там собирали грибы, костры жгли, и этот сторож Емельяныч Соне начал рассказывать, он был из бывших солдат, он ей начал рассказывать вообще про житьё-бытьё, ну и опять-таки в своём абсолютно простом и доступном способе. Тут она узнала вообще про такое явление, как шпицрутены, о чём она даже не догадывалась никогда, живя в дворянской аристократической семье. Более того, к этого Емельяныча был шрам, и когда Вася и Соня задали ему вопрос, он сказал: это подарок от Берга. Берг – это был такой его военный начальник. Т.е. уже девочка начинает раскрывать свои глаза на ситуацию, как она бывала.
Д.Ю. Т.е. дембель Емельяныч посвятил во все аспекты?
Павел Перец. Да-да.
Д.Ю. Т.е. «от Берга» - это, по всей видимости, Берг ему по физиономии засветил чем-то, да? Т.е. не в бою?
Павел Перец. Да, скорее всего, кнутом. Ну, боевыми ранами гордились, на самом деле, в общем-то… Ну ладно, это я не буду рассказывать. В общем, потом они вернулись в Петербург, и у Сони Перовской началась такая абсолютно рутинная жизнь. Вася, её самый главный собеседник и приятель по играм, учился, а она днём вставала, садилась за пианино разучивала гаммы. Ей наняли репетитора – студента по фамилии Кондырев, но этот студент, к сожалению, ну бывает такое – бывают прирождённые педагоги, а бывают абсолютно не прирождённые, тут опять-таки нудно понимать, что студенты многие были нищие, и понятие «уроки» означало их приработок. Мы когда будем про Чернышевского говорить…
Д.Ю. Репетиторы?
Павел Перец. Да, репетиторы, по-нашему. Он был такой абсолютно никакой в плане преподавания, Соня с ним скучала, она, когда читала какие-то скучные книги под его управлением, играла в такую игру, что вот пробелы между буквами – это такое море, а буквы – это такие рифы, скалы, надо было между этими рифами, скалами пройти. Более того, они когда вернулись из этой Окуневки, они со своим братом Васей, начитавшись Фенимора Купера, решили сыграть в индейцев: они у папы в кабинете разожгли костёр, но причём Вася позаботился – он такой железный лист… Разожгли костёр, там даже что-то пытались жарить. В какой-то момент пламя перекинулось на занавеску, она загорелась, в общем, они её содрали, пытались потушить – потушили, но самое удивительное, что это им сошло с рук. Ну в общем, детски были такие боевые. И вообще надо сказать, забегая вперёд: многие, даже её брат потом вспоминал, что Соня никогда ничего в детстве не боялась. Один раз был эпизод, когда они встретили какую-то бешеную собаку, она даже не шелохнулась, хотя мы знаем, что дети очень боятся животных, особенно собак.
И тут опять-таки уже случается смерть, на этот раз не дедушки, а брата Льва Николаевича – Петра, т.е. второго сына его папы. Он умирал в Женеве, и соответственно, поехала туда супруга Льва Николаевича со своими детьми, и таким образом Соня оказалась в Европе. А его брат Пётр Николаевич Перовский, у него был сосед-декабрист Александр Поджио, он был итальянец. Этот Александр Поджио тоже был тот ещё товарищ – он был участником Южного общества и Северного общества, он был одним из ближайших сподвижников Павла Пестеля. Естественно, ратовал за установление республики, за убийство царской семьи. Причём в 1825 году, ещё до восстания он вышел в отставку, но когда восстание началось, он, естественно, побуждал Волконского и других декабристов поднять восстание в Тульчине, ну и был приговорён, был арестован после этого и приговорён к 20-летней каторге. Оттуда он, соответственно, освобождён по амнистии был в 1856 году и, как многие люди, уехал в Европу, там, соответственно, жил. У него была дочь, и пока мама Перовской возилась с её… это, значит, брат её мужа, это кто получается – я в этих всегда теряюсь?
Д.Ю. Шурин или деверь какой-нибудь ещё.
Павел Перец. Нет шурин – это я недавно выяснил недавно, это брат жены. Ну в общем, короче, пока она с братом её мужа возилась, Сонечка общалась с дочерью непосредственно этого Поджио – Варей. А надо сказать, что к этому Поджио, будучи в Европе, заезжал даже сам Герцен, вёл с этим Поджио разговоры, и их нисколько вообще не стесняло наличие девочки, и вот эта девочка Варя Поджио тоже Сонечке массу всего интересного рассказала, о чём Сонечка даже не догадывалась. Более того, они сделали фотографию… Я хочу сказать, что, к сожалению, фотографии, которые я буду показывать, они все в таком «дивном» качестве, потому что в интернете вы ничего не найдёте, за этим надо идти в наш музей политической истории, в бывшем особняке Кшесинской, поэтому я вам буду показывать вот в таком формате – это фотография как раз Сонечки Перовской и Варвары Поджио, они там в Женеве сфотографировались. Вот такие вот девочки-припевочки, в общем-то, если бы мы посмотрели на эту фотографию в контексте мелькающих картинок, то, может быть, даже и внимания не обратили бы. А вот, соответственно, внизу дочь, а вверху мать, Перовская и Сонечка в детстве.
Д.Ю. Тут надо отметить, что в былые времена фотошопа не было, зато была профессия ретушёр, который искусно дорисовывал на фотографиях всякое – получалось страшно.
Павел Перец. Вот это семейство непосредственно Перовских, вот глава семейства, Сонечка сидит самая младшенькая, на коленях у матери. И есть ещё одна фотография Перовской в детстве здесь – вот она вверху, такая юбка колоколом.
Д.Ю. Ну, состоятельные люди были, даже фотки фотографировали…
Павел Перец. Да, они были небедные, ещё раз скажу, с хлеба на воду не перебивались, это уж точно. В общем, это был следующий этап, когда у маленькой девочки Сони Перовской открылись ещё шире глаза на то, как вообще бывает в мире.
Д.Ю. А почему её «Соня», если она Софья? Как-то странно, это ж вроде разные, нет?
Павел Перец. Слушай, я не в курсе, не знаю.
Д.Ю. Везде написано «Соня», и тут же «Софья».
Павел Перец. Нет, Соня и Софья – это, по-моему, одно и то же, хотя надо уточнить. Я знаю, что нас смотрит масса знатоков…
Д.Ю. Подскажите.
Павел Перец. Да, поэтому, я думаю, нам подскажут.
Д.Ю. Нам, малограмотным. Так-так, извини.
Павел Перец. Ну, мою экс по имени Софья я всегда называл Соней. Ну вот Пётр Перовский умер, они возвращаются в город Петербург, и тут 4 апреля 1866 года случается то, чему мы посвятили целый выпуск – покушение Каракозова на императора Александра Второго. Я не буду ничего про него рассказывать – есть целый выпуск, посмотрите. Как вы понимаете, когда случается такое событие в столице империи, то, естественно, ищут виноватых, а виноватыми являются люди, которые занимают руководящие должности, и на судьбе Л.Н. Перовского это отразилось самым печальным образом – он потерял своё место вице-губернатора. И тут выяснилось, что, оказывается, масса долгов, которые, пока ты вице-губернатор, платить их не обязательно, а тут неожиданно так – бам-с…
Д.Ю. Будьте любезны!
Павел Перец. Будьте любезны, да, с казённой квартиры, будьте добры, съезжайте. И в общем, он и так-то уже был в неком расположении духа, а это ещё добавило масла в огонь. Более того, имение в Крыму тоже уже было заложено, в общем, денег практически не оставалось. Он сплавил семью обратно в Крым. Приехали они туда, Вася Перовский на тот момент уже был студентом университета, и он должен был приехать на каникулы в Крым, но приехал раньше из-за участия в студенческих беспорядках. И он, уже будучи студентом, привёз для совей младшей сестры несколько книг, среди которых были творения господина Писарева.
И вот тут мы переходим к сквозящей теме нашего рассказа – про модели для подражания. Вот это господин Писарев, один из кумиров тогдашней молодёжи. Ещё даже когда он жил, ходил такой стишок, ну надо сказать, что не все молились на Писарева: «Гоним карающим Зевесом, двойную смерть он испытал: явился Писарев Дантесом и вновь поэта расстрелял» - речь идёт про А.С. Пушкина. Дело в том, что господин Писарев помимо всего прочего выступал за свержение неких авторитетов, в кои он записывал ещё и Пушкина. Был такой фильм, я не помню, как он назывался, с известным английским комиком, он рассказывает про английского журналиста, который приезжает в Нью-Йорк, вот в эту атмосферу, и работает там в каком-то журнале, и в какой-то момент он говорит: «The best thing i can do is pissing people off» - «piss off», т.е. такое типично британское выражение, т.е. «лучшее, что я могу – это…» как это помягче выразиться-то?
Д.Ю. Бесить.
Павел Перец. Да, бесить людей, их обгадивая. Вообще надо сказать, что позиция – выступать с позиций критики и говорить, что это говно, то говно, всё говно – она всегда выигрышна. И господин Писарев, на самом деле, очень часто с таких позиций и выступал, в чём находил поддержку среди определённой части молодёжи. Но тут очень интересно вообще рассказать про саму судьбу этого господина Писарева: точно так же он родился в такой средней руки дворянской семье, причём в семье достаточно крепостнической: там были такие нравы, что, например, ключница катила бочку, не знаю, что-нибудь разбила или расплеснула – ну значит, пускай теперь катает бочку с одного этажа на другой. Это как в армии, знаешь – круглое носить, квадратное катать.
Д.Ю. «Мне не надо, чтобы блестело, мне надо, чтобы ты затрахался», да?
Павел Перец. Да-да-да. Там, священник не уступил дорогу – избить его до полусмерти, или ещё, например, вот слуга в чём-то провинился – пусть надаёт пощёчин сам себе, т.е. он стоит и сам себе должен…
Д.Ю. «Встал на колени! Начал себя душить! Моей рукой, блин!» Серьёзные люди, да.
Павел Перец. Ну это, короче, такая просто семейка Адамс крепостнической России.
Д.Ю. Это т.е этим занимались родители, да, а дети наблюдали?
Павел Перец. Да-да-да. Первым языком у Писарева…
Д.Ю. Извини, перебью: это он сам потом рассказывал, в какой обстановке он рос, или что?
Павел Перец. Нет, вот это как раз не сам, это один из свидетелей семьи, друг семьи написал. Первым языком у него, естественно, был французский, ну как и у Пушкина, на самом деле, у Пушкина была кличка в лицее – «Француз», потому что он по-французски идеально говорил. Большое спасибо Арине Родионовне, которая наставила поэта в нужное русло. И он рос таким вот немножко закомплексованным мальчиком, у него не было сверстников для игры, и тогда мама придумала гениальное решение: у него была сестра, она, чтобы у маленького Писарева был дружочек, она переодела сестру мальчиком.
Д.Ю. Толково!
Павел Перец. Да, и представила ему нового братика Васю. Димочка Писарев был вне себя от счастья – теперь у него был приятель по играм, но тут выяснилось, что у его сестры-братика нрав-то ещё тот, т.е. она когда поняла, что она теперь мальчик, и ей можно всё, они там стали носиться, лазить по деревьям, в общем, совершать непозволительные поступки, с точки зрения мамочки. Она это дело пресекла, разоблачила её и одела в привычные одежды. Сестру звали Вера, Верочка, и тогда Димочка произнёс сакраментальную фразу: «Верочка больше не мальчик», - сказал Димочка, и это была для него настоящая трагедия.
Д.Ю. Как интересно люди жили!
Павел Перец. Я не психоаналитик, конечно, но…
Д.Ю. Интересно, как у Верочки судьба-то сложилась?
Павел Перец. Да, так и у Димочки судьба очень интересно…
Д.Ю. Не задалась, да?
Павел Перец. Вот как раз Евгений Андреевич Соловьёв, который писал эти воспоминания: «Ребёнку было не более 4 лет в то время, когда мать повезла его в гости к каким-то родственникам. Мальчика стали ласкать и первым делом дали кусочек конфеты и ложку варенья в рот. Что было делать тут? Матери в комнате не случилось, а съесть что-нибудь сладкое без её позволения Писарев считал совершенно невозможным. Но с другой стороны, лакомство предлагала ma tante, моя тётя, и выказать явное непослушание такому крупному авторитету тоже не приходилось. Писарев избрал средний путь: взял, что давали, но продержал варенье во рту до прихода матери, не решившись проглотить его иначе, как с разрешения начальства».
В общем, короче, вот рос такой мальчик, боялся всех. В отличие от Сонечки Перовской, там была у них какая-то домашняя болонка, или я не помню, по кличке Дурочка – он её боялся со страшной вообще… свистом, всё время обходил её, как бы она его не цапнула. Ну и, естественно, был у него и роман к своей кузине Раисе, роман безответный, у Писарева вообще была замечательная привычка влюбляться в своих родственниц. Потом уже, когда вот детство у него такое счастливое, он становится студентом, и тут надо сказать ещё пару слов про взгляды вообще на межличностные отношения: вот, например… на примере Писарева, скажем. Предполагалось, что между полами должна быть исключительно нравственная христианская любовь, т.е. без секса. Поскольку они все были озадачены вопросом построения нового общества, то тут возникает логичный вопрос: если все живут в состоянии высокой нравственной любви, то как же в этом обществе дети-то будут рождаться, от кого – от Святого Духа или как? Но дело в том, что Писарев влюбился в свою двоюродную сестру Раису и, как он сам писал, вёл себя, конечно, с нею не совсем по-мужски, или, как он говорил: «не по-мущински». «Не по-мущински», видать, подразумевало, что он как-то, может быть, не переступал определённую грань, которую ему, судя по всему, хотелось переступить, но вот в силу внутренних комплексов, которые…
Д.Ю. Мама не разрешала.
Павел Перец. Да, мама не разрешала, ну и поскольку эти комплексы были завуалированы вот этой вот концепцией нравственной высокой любви, то он держал себя с ней вот таким образом. И он утверждал, что «женщина свободна духом и телом и может распоряжаться собой по усмотрению, не отдавая отчёта никому, даже своему мужу». Но при этом, когда выяснилось, что Раиса, его двоюродная сестра, решила выйти замуж, Писареву это очень не понравилось, и он даже вызывал соперника не дуэль. Как он потом писал, «наверное, застрелился бы, не люби я так свою собственную особу». После этого он написал матери: «После известия, полученного от Раисы, я решил сосредоточить в себе самом все источники моего счастья. С этого времени я начал строить себе целую теорию эгоизма, любовался на эту теорию и считал её неразрушимою». Вообще теория здорового эгоизма – это мы потом перейдём ещё к Чернышевскому она тогда бытовала очень сильно.
В общем, после всех этих замечательных историй, после счастливого детства Писарев на 4 месяца загремел в дурдом.
Д.Ю. Неплохо.
Павел Перец. Ну, в общем, что: психоаналитиков тогда не было, значит, выплеска энергии никакой нет, но надо – молодые годы, в конце концов…
Д.Ю. А за что ж его? В чём, диагноз-то какой был – что он такого сотворил, что его туда отправили, и зачем отправили – на лечение или, типа, просто в спокойной обстановке, в комнате, обитой войлоком?
Павел Перец. Нет, естественно, он конкретно ни в какой комнате, обитой войлоком, не сидел, он всё-таки был дворянин. Тут надо понимать, что в то время в принципе натуры были такие экзальтированные. Вот вы если почитаете или посмотрите какие-то воспоминания современников: там чуть что – она упала в обморок…
Д.Ю. Только я хотел тебе сказать: я вообще не представляю, что может случиться, чтобы я, например, упал в обморок.
Павел Перец. Вот тогда падали в обморок просто косяками, потому что…
Д.Ю. Может, прикидывались?
Павел Перец. Частично прикидывались, но зачастую и не прикидывались.
Д.Ю. Ну, девочки – понятно, бывает.
Павел Перец. Понимаете, не было интернета, не было Голливуда с расчленёнкой, не было… т.е. дамы, например, на войну не ходили. Ну т.е. они, конечно, в курсе были, что там творится, но пока же ты своими глазами не увидишь, это же одни рассказы. Они жили в таком достаточно, я даже не знаю, келейном состоянии. Более того, помимо чисто психологической атмосферы была атмосфера и гигиеническая: ну скажем, например, электричества не было, соответственно, были свечи. Окна на зиму законопачивали со страшной силой. И вот представь себе Петербург с его и так «курортным» климатом, плюс ещё ты живёшь в доме, где постоянно сжигается кислород, проветривания нет, и естественно, одним их самых распространённых недугов Петербурга – это была чахотка, попросту говоря туберкулёз, почему они опять-таки все косяками ездили в Крым, либо, например, в Европы на воды лечиться. И вот это всё в совокупности создавало определённые предпосылки для той или иной линии поведения. Т.е. это, опять-таки, на всё надо смотреть в комплексе. Поэтому я думаю, что у Писарева просто были какие-то невротические припадки, скорее всего. Естественно, он не мнил себя Наполеоном и не бился головой об стену, но просто вот он сам и его родственники считали, что надо бы его полечить. И он попал в один дурдом, а потом уже за свою писанину из этого дурдома он попал уже в другой дурдом под названием Петропавловская крепость. Тут он с иронией писал, что «в крепости жить очень дёшево, что при дороговизне петербургской жизни вообще очень приятно». Но это, на самом деле, конечно, ирония была, в которой, в общем-то, кроется частичка правды – это действительно, в крепости жить дешевле, чем…
Д.Ю. На казённых харчах-то, да?
Павел Перец. Да, ну и соответственно, как я уже неоднократно говорил, для большинства заключённых пребывание в тюрьме тогда был повод и шанс как-то поднажать на научную деятельность, подучить языки, прочитать те книги, которые ты не читал. Естественно, там фильтровали поступающую литературу, т.е. запрещёнку, конечно, никто тебе не проносил и не мог, но вообще было, что читать, и в Петропавловской крепости была даже своя библиотека, потому что большинство заключённых заказывали себе книги, а потом, выходя на свободу, они эти книги не забирали, они оставались у них, и таким образом потихонечку-помаленечку там скопилась очень даже недурственная библиотека.
Д.Ю. Ну поскольку большинство сидельцев явно не идиоты были, в данном случае, и книжки хорошие читали.
Павел Перец. И вот именно в Петропавловской крепости он написал основную массу своей самой яркой публицистики. Например, я вот кое-какие его цитатки вам зачитаю:
«Чтение наших соотечественников не имеет цели, русский человек ничего не ищет в книге, ни о чём не спрашивает, ни к чему не желает прийти, он просто хочет, чтобы писатель повеселил его душу».
Писатель не должен веселить душу, я хочу вам сказать, писатель должен человека всё время к чему-то подталкивать, более того, подталкивать к определённым вещам.
«Нужно, чтобы русский человек, собирающийся вздремнуть или помечтать, постоянно слышал в ушах своих звуки резкого смеха, сделать так, чтобы русский человек сам принужден был вменяться над своими возвеличенными пигмеями. Вам нравится Пушкин?» - это Пушкин для него возвеличенный пигмей. – «Извольте, полюбуйтесь на вашего Пушкина. Вы восхищаетесь «Демоном» Лермонтова – посмотрите, что это за бессмыслица».
Короче, в Пушкине его раздражало всё, например, вы знаете вот это известное стихотворение, что «Отечество нам Царское Село» оно заканчивается. Писарев писал по этому поводу - «нам целый мир чужбина, Отечество нам Царское Село»: «Как вам нравится, например, тот возглас, что им «целый мир чужбина», что их Отечество находится исключительно в Царском Селе? Если Пушкин говорит правду, то какая узость ума и какая дряблость чувства! Человек в полном цвете лет отворачивается от будущего и утешается только воспоминаниями детства – хорош мужчина! Хорош боец! Хорош общественный деятель! А если он не мужчина, не боец и не общественный деятель, то как же он может быть замечательным поэтом?»
Д.Ю. Знаешь, вот если в отрыве прочитать, я бы сказал, что это какой-то дурачок из ЖЖ.
Павел Перец. Ты опередил мою мысль, но, на самом деле, когда мы говорим про этих людей – что он, что, например, Борис Савинков, родись он в нашу эпоху, он был бы реально просто звездой Инстаграмма. А вот это, да – это такое вот ЖЖ и прочее. Но ещё раз говорю: вот это была субкультура того времени, т.е. это вот такой топ-блогер, более того, с определённым флёром, потому что ну ты сидел в тюрьме – всё, ты жертва кровавого режима, неважно, что там у тебя было в детстве, неважно, что ты до этого немножечко в дурке присел, это абсолютно никого не волнует. Главное, что ты имеешь некую индульгенцию, сидение в тюрьме срывает с тебя всю сопутствующую накипь, именно поэтому, конечно, власть предержащим надо всегда очень мудро смотреть, надо ли кого тут сажать в тюрьму, ну т.е. есть какой-то человек, потому что посадка в тюрьму – это зачастую билет в медийное пространство. Ну, самый яркий пример – это «Пусси Райот»: кто бы и где бы они были, если бы не 2 с чем-то года, проведённые в колонии? Поэтому, не знаю, мне кажется, Надежда Толоконникова должна просто в ноги кланяться Владимиру Путину, потому что он ей сделал карьеру международную, понимаете, она теперь на коне, а так бы была, не знаю… трахалась бы в музеях беременной до сих пор бы, и на этом, собственно, её карьера закончилась.
Д.Ю. Я ещё замечу, что кроме зачитки вот этого отрывка, который, на мой взгляд даёт достаточно серьёзное впечатление о данном персонаже, есть же аудитория, и интерес к подобным пассажам говорит об уровне умственного развития аудитории: раз им этого человека интересно читать, вот эти т.н. мысли их возбуждают, они их разделяют.
Павел Перец. Ну, объективности ради надо сказать, что, конечно, я просто самые яркие вам цитаты привожу, на которые тогда особо внимания не обращали, но это очень нравилось, потому что Пушкин всё-таки был авторитет, реально, уже тогда, а вот когда находится человек и говорит: да кто он такой – он не общественный деятель, в народ не ходил, туда-сюда, поэтому скинем его с пьедестала истории!
Д.Ю. Немедленно напоминает Шуру Каретного: «А Гамлет всё отрицал, всё отрицал!» - вот это отрицалово такое.
Павел Перец. И соответственно он пользовался определённой популярностью. Довольно интересно рассказать про финал его жизни: он в очередной раз влюбился в очередную свою родственницу. Её звали Марко Вовчок, это такая сербская фамилия, вообще изначально она была Марко´вич или Ма´ркович – не знаю, как правильно, не знаток. Эта Марко Вовчок сожительствовала до этого с Александром Пассеком, племянником Герцена, который был на 3 года младше неё, причём: «Я могу тебе поручиться, - писал Тургенев Герцену, - что Мария Александровна Маркович вовсе не Цирцея и не думает соблазнять юного Пассека». Тем не менее, это случилось. Естественно, мама этого Пассека была в гневе, но Маркович это не волновало, она прожила с ним какое-то время гражданским браком, и в итоге этот Пассек умер как раз таки от чахотки. И тут, значит… ну это я, конечно, очень кратко говорю: «и тут, значит» - это не значит, что вот он умер, и она встретилась, но я имею в виду – в нашей хронологии, она встречает Писарева, Писарев в неё влюбляется со страшной силой, и они начинают опять-таки жить гражданским браком. Он её младше уже на гораздо больше лет. Они отправляются на курорт под Ригой, это было в 1868 году, и Писарев идёт искупаться и тонет там, в этом самом курорте под Ригой. Ну вот я тебе рассказываю – вот так вот.
Д.Ю. Неожиданно!
Павел Перец. И он там, соответственно, утонул. Более того, когда Марко Вовчок везла гроб с телом своего второго гражданского мужа в Петербург разразилась буря в Балтийском море, и матросы, памятуя о том, что это очень плохая примета – покойник на корабле, хотели эту группу к чёртовой матери скинуть вообще в море.
Д.Ю. Чтобы успокоить бурю.
Павел Перец. Ей, конечно, стоило это больших усилий и убеждения, чтобы довезти этот гроб всё-таки до Петербурга. И вот критик Александр Скабичевский потом вспоминал: «Замечателен в этом отношении тяготевший над ним фатум: три раза в своей жизни он подвергался опасности утонуть. В первый раз он едва не утонул в детстве, купаясь в речке, в деревне на своей родине; его вытащил уже полумертвого мужик. Во второй раз он подвергся опасности утонуть, будучи в первом курсе университета. Известно, что в университет поступил он очень рано - пятнадцатилетним мальчиком. И вот такой студент-отрок однажды весной, незадолго до вскрытия рек, шел через Неву и вздумалось ему испробовать прочность льда, затянувшего тонким слоем те продольные полыньи, какие весной устраиваются для предстоящей разводки мостов».
Мосты тогда были наплавные, я хочу напомнить – ставили такие лодки, их называли «плашкоуты», поэтому мосты назывались плашкоутными. Тут это просто, как анекдот: смотрите, пацаны, как я умею. Ну т.е. вот, как бы, русского человека хлебом не корми – дай попробовать, надёжный лёд или нет, понимаешь.
«Он ступил обеими ногами в полынью и тотчас же провалился по горло. И опять-таки явился на помощь спасительный мужик, шедший сзади, и вытащил барина за воротник пальто». Ну а в итоге он утонул вот под Ригой.
Д.Ю. Судьба.
Павел Перец. Вот, понимаете, такая вот какая-то абсолютно несуразная жизнь у человека, абсолютно несуразные какие-то его публицистические творения, но на молодёжь, которая, естественно, всех этих подробностей не знала о нём, для неё он был неким образом человека, отсидевшего в Петропавловской крепости, и человека, который настолько авторитетен, что он позволяет себе низлагать все остальные авторитеты. Это было сильно, это было мощно.
И вот, творения такого персонажа Васенька Перовский привозит в Кильбурун Сонечке. Это только я про одно рассказал, он там много ей чего привёз, на самом деле, но я вот рассказал только про это. Сонечка начала читать, она вообще очень много читала, потому что она фактически там жила в одиночестве. Она начала читать это всё, там помимо Писарева был ещё такой французский тоже лидер мнений на тот момент – Лассаль, это всё труды, посвящённые социологии, статистике, положению рабочего класса. И в итоге они приезжают обратно в Петербург причём это был редкий случай, когда Соня-то уже и не очень… т.е. она обычно в Крыму радовалась, а там у неё была такая тоска в одиночестве, что она уже порадовалась, что они в Петербург переезжают. И тут Соня решает поступать на т.н. Аларчинские курсы. Что это за Аларчинские курсы? Это если вы будете читать историю того времени, вы это понятие будете часто встречать. Как я уже говорил, путь к высшему образованию женщинам был закрыт. Их путь был вот по 10 детей рожать – это как бы было нормально. Но женщины, как мы знаем, тоже предрасположены к учёбе, им тоже как бы хочется. Это, конечно, неправильно, безусловно, они должны на кухне…
Д.Ю. Знать своё место.
Павел Перец. … варить борщи и рожать, но будем снисходительны.
Д.Ю. Недавно выяснилось, что они тоже люди.
Павел Перец. Да, вот неожиданно, к сожалению. Поэтому стали возникать попытки организации если не высшего учебного заведения, то хотя бы такого учебного заведения, которое бы готовило девушек к поступлению в оное. И у Аларчинова моста – это мост, который находится в той части Петербурга, называемой Коломной, это туда, за… короче, рядом с Никольским собором, чтобы вы понимали, Мариинский театр – вот те края, буквально там в 2 шагах. В 5-ой мужской гимназии там организовались курсы, которые по названию этого моста получили имя Аларчинские, а те, кто их посещали, их стали называть аларчинками. Потом, когда эти курсе переедут в другое помещение, и по имени профессора Бесстужева их станут называть Бесстужевскими, их посетительниц будут называть бесстужевками – аларчинки и бесстужевки.
Д.Ю. А чему там учили – просто наукам или как?
Павел Перец. Не просто наукам, но вот, например, русский язык там преподавали, физика, математика, химия, педагогика, а впоследствии ещё ботаника, зоология, математическая и физическая география. Т.е. это были такие достаточно серьёзные курсы, отнюдь не…
Д.Ю. Ну такие общеобразовательные, да?
Павел Перец. … не кройки и шитья. Да, но для женщин и девушек, или, если выражаться, простите, языком, замужних дам и девиц это был шанс реально наконец получить какие-то знания. Ну и под эту лавочку мама Сони с семейством сняли домик как раз таки в Коломне. Есть замечательное стихотворение… поэма Пушкина «Домик в Коломне», вот можете почитать – ну он описывает, конечно, Коломну такую совсем начала 19 века, но я хочу сказать, что к середине и началу второй полвины 19 века она не шибко-то прямо изменялась, она была всё такой же деревянной, низкоэтажной, там всё так же селились в основном какие-то неимущие чиновники, бедные студенты, вдовы, отставные офицеры, и прочее, и прочее.
Д.Ю. Не Рублёвка.
Павел Перец. Ни разу! В общем, это не Невский проспект, если по нашему выражаться. Льву Николаевичу домик этот, естественно не понравился, он решил, что это мещанство и вообще низкий вкус, и он стал жить отдельно, а в домик этот он только приходил обедать, да и то не всегда, т.е., таким образом, была некая уже устоявшаяся система в семействе Перовской, когда мама с папой вместе не живут, при этом в глазах Сони правда на стороне мамы. Надо сказать, что Л.Н. Перовский, я, может быть, его обрисовываю прямо таким вот самодуром, и прочее, он был и неплохой зачастую семьянин, т.е. когда ещё он был губернатором, и Василий Перовский вспоминал, что бывали случаи, когда они собирались всей семьёй, он читал детям вслух, сажал Сонечку на коленки, т.е. он, в принципе, был заботливым и любящим отцом, но, опять-таки, он был продуктом своей эпохи: подрастали дочери, и он считал, что у дочерей должен быть один конкретно определённый путь, у сыновей должен быть конкретно определённый путь, государство должно функционировать таким образом, вот это хорошо, это плохо. Вот я вице-губернатор – я могу пойти купить что-то там в кредит и не отдавать деньги, это нормально. Кредит окончился – это катастрофа, но я в ней, может быть, конечно, и виноват, но я не стану себе в этом признаваться. И по такой схеме жило, я не знаю, до 80% людей его круга, к сожалению. Кризис вот этого мировоззрения очень хорошо показан в произведениях Чехова, где он наглядно демонстрирует нам, во что превратилось дворянство, которое ни к чему было не способно – ни к бизнесу, бизнес для дворянства – это же вообще было дно…
Соответственно, он стал приходить только обедать, и в какой-то момент Соня туда вступила, на эти Аларчинские курсы, там она познакомилась с несколькими девушками: во-первых, с сёстрами Корниловыми. Корниловы – это, если вы не знаете, была очень известная фамилия, которая занималась фарфором. Корниловский фарфор – это был такой бренд, достаточно популярный в России, и соответственно, они были купцы, и своих дочерей они воспитывали достаточно в таких вольных нравах, потому что они были купцы не такие ещё старозаветные, а уже немножечко, так сказать, поднаторевшие во всех европейских делах, и когда папу этих сестёр Корниловых спрашивали: «А почему вы за ними не следите?», и он шуткой отвечал: «Ну что мне каждой из них по гувернантке что ли нанять?»
Соответственно, там она познакомилась с Корниловыми, плюс ещё с такой барышней Софьей Александровной Лешерн фон Герцфельд, она была потомком шведа, он был шведский офицер, его взяли в плен ещё при Петре, и она, соответственно, была его потомком. Мы потом с этой барышней ещё будем встречаться, когда я буду рассказывать про побег Кропоткина, который случился на Суворовском проспекте современном.
Вот, стали они там учиться, причём иногда им приходилось наблюдать очень смешные сцены, например, одна барышня приезжала туда со своей мамой, мама не отпускала её туда одну, потому что эти вот девки в платках хорошему не научат, и всё такое прочее. Профессор Энгельгардт в какой-то момент предложил 4-ём аларчинкам, самым успешным, присоединиться в качестве его ассистенток в его лаборатории в Лесном. В Лесном – это подразумевается то, где нынче стация метро «Лесная», Лесная Кушелевка, т.е. это, в общем, территория современной Лесотехнической академии. И Соня-то прекрасно понимала, что для неё это просто невозможно, т.е. она скажет папе… Тут ещё раз, ещё хочу такой нюанс дополнить… У нас времени остаётся всё меньше и меньше, я боялся, думал: блин, принёс столько, как я это всё успею – я ещё даже трети не рассказал, что хотел.
Д.Ю. Чем больше роликов, тем лучше, ёлы-палы!
Павел Перец. Не могла дочь просто так прийти к папе и сказать: «Папа, я хочу с подругами поселиться отдельно», потому что, во-первых, если вы где-то живёте, у вас должен быть паспорт. У женского пола паспортов собственных не было, их фамилии, если ты жена кого-то, твою фамилию вписывают в паспорт мужа. Поэтому, например, когда вы читаете, кому принадлежал тот или иной дом, то вы смотрите: полковнику такому-то, купцу такому-то, а если женщина – то обязательно жена полковника такого-то, жена купца такого-то, т.е. она как самостоятельная единица вообще не фигурировала. Ну а с дочерьми вообще всё просто – они просто находятся под властью отца. Отец мог выдать ей, это называлось «отдельный вид ни жительство», но это был очень редкий случай, потому что в основном все ждали замужества, и фактически власть отцовская передавалась теперь власти мужа. Вот она из-под власти отца переходила к власти мужа, там она вписывалась в его паспорт и становилась женой такого-то. Т.е. она, как полноценная, 100%-ная независимая личность не фигурировала вообще нигде, никак и никогда. Поэтому Соня, зная нрав отца, понимала, что это невозможно, но на её счастье Лев Николаевич решил отправиться в Европу подлечиться, у него там здоровье ухудшилось, и ничто не помешало Соне присоединиться к её подругам и отправиться в этот Лесной к этому Энгельгардту, и заняться химией.
Д.Ю. Я, с твоего позволения, добавлю, что сейчас, когда все радостно гогочут над тем, как в Саудовской Аравии женщине нельзя туда, нельзя сюда, без присмотра братьёв никуда не ходи, с мужиками не встречайся, отдельно не живи – это, в общем-то, то же самое, в рамках нашего православия. Ничего, как-то жили, справлялись.
Павел Перец. Да, и вот чтобы вы понимали, например, вот мы сейчас, так очень подробно я рассказываю про судьбу Сони Перовской – ещё раз хочу сказать: мы пока говорим просто про девушку, вот живёт девушка, вот у неё такая судьба, вот судьба пока вот по такой колее идёт. Ну, она читала Писарева, ну да рассказывали ей про всякие истории, но это, как бы, в общем-то – многие тогда этого Писарева читали, но не все потом бежали убивать царей. Вы понимаете, в чём дело, это крайне важно осознавать.
Вот, например, её подружка – вот эта самая с труднопроизносимой фамилией, какова у неё была судьба. Её обычно звали просто Лешерн, чтобы вот это вот «фон Герцфельд» не произносить – Софья Ле´шерн, или Леше´рн, наверное, я думаю, правильнее так будет. Она – это мы чуть-чуть вперёд забегаем – она работала с крестьянами у себя в деревне и недалеко от своего родового поместья она организовала для них школу. Там в этой школе преподавали различные люди, которые в будущем станут революционерами, но они просто учили детей грамоте, иногда к ним приходили уже взрослые крестьяне, они их тоже обучали грамоте. В 1872 году они эту школу открыли, в 1873 году по доносу эта школа была закрыта.
Д.Ю. За что? Про что был донос?
Павел Перец. Ну, как обычно – что они там не только преподают, а, значит, что-нибудь, там, развращают умы, и прочее, и прочее, да мало ли надо, чтобы настучать? Но я к тому, что люди находили некий выплеск свой энергии, им хотелось нечто большего, они хотели нести что-то… Ну открыли они школу – ну пусть дальше преподают. Преподавали бы они в этой школе, может быть, они там преподавали бы ещё лет 10. Но закрыли эту школу, и всё, понимаешь. И мало того, что ей теперь этим не заняться, во-вторых, это накладывает определённый отпечаток на её мировосприятие вообще.
Д.Ю. Если так нельзя, мы пойдём другим путём.
Павел Перец. Да, ну а что - я ничего не делаю такого вот уж прямо противозаконного, вы мне не даёте даже это. Ну и соответственно, стали они там работать в этой лаборатории в Лесном, вообще Лесное сыграет очень тоже большую роль в истории революционного движения в России, потому что оттуда выйдет кружок чайковцев, о котором я ещё расскажу.
Саша Корнилова, конечно, с большим удивлением наблюдала за Соней, как та легко справляется со всякими учебниками, причём, например, алгебра на французском языке – застрелиться и не встать! Там же они начали знакомиться ещё с рядом работ, очень серьёзное впечатление, но это не только на Перовскую, это на всех, произвела работа: Флеровский «Положение рабочего класса в России». Если, опять-таки, вы хотите, вот меня очень часто спрашивают: «Павел, а какие документы можно привести в доказательство тем людям, которые считают, что дореволюционная Россия – это было такое райское место, где птички порхали?» Вот, пожалуйста, эта книга есть в отсканированном виде в интернете, причём в том ещё издании, с ятями и прочее. Флеровский «Положение рабочего класса в России» - это статистическое социологическое исследование середины 19 века с очень подробными таблицами, цифрами, описаниями, выводами, т.е. я хочу сказать: это не какой-то пропагандистский продукт, который пишет о том, что…
Д.Ю. Обличительный.
Павел Перец. Да, обличительный – нет, он таким становится просто в силу того, что он там излагает. Нет, это просто отображение дел на тот момент. И вот когда они читали вот эти все статистические данные, они, конечно, просто поражались, потому что всё-таки, опять-таки, нужно понимать: люди, кода передвигались по стране, например, Соня Перовская – ну что она там видела? Вот она ехала в Крым, вот они сели в поезд, приехали в Москву. Потом они едут… Т.е. они, да, они, конечно, видят каких-то крестьян, но они сами прямо в деревне среди крестьян не жили. Это ещё один момент ключевой к вопросу о хождении в народ, о котором мы поговорим. Было там, конечно, им не очень порой комильфо, потому что Лесной, Лесное, как оно тогда называлось – это сейчас, в общем-то, такое место очень неплохое, я жил там неподалёку, а тогда это был отшиб вообще городской, туда ходил паровичок – такой трамвай на пару, и там были ещё и солдатские казармы. И естественно, две девушки когда особенно в сумерках могут возвращаться, солдаты отпускали определённого рода шуточки, так вот, им пришлось, Соня выпросила у своего брата Васи шаровары и высокие сапоги, а Саша Корнилова облачилась тоже в пиджак и брюки, и таким образом они сошли за подростков, и в таком виде они там щеголяли, и в это связи солдаты от них отстали.
Параллельно был организован ещё математический кружок, который решила создать Анна Павловна Корба – это тоже фамилия, мы с ней будем часто встречаться. Я постараюсь найти её фотографию, в интернете она в очень плохом разрешении – очень красивая девушка Анна Павловна Корба! Но опять-таки, зацените: это тинейджеры, по сути, чем они занимаются – они ходят со склянками возятся в лаборатории химии, они организуют математический кружок.
Д.Ю. Физику изучают.
Павел Перец. Физику изучают, да, более того, потом у них ещё был кружок политэкономии. Т.е. вот это было такое…
Д.Ю. Нормальные люди.
Павел Перец. Да.
Д.Ю. В отличие от нынешних идиоток, не побоюсь, которые обсуждают только помады, шмотки и всякое такое – и 10 млн. подписчиков сразу.
Павел Перец. Я сейчас делаю проект «О.С.А Белочка», там у нас будет песня «Дайте килограммчик фото в Инстаграммчик» со словами: «Мой мир никогда не будет прежним после Инстаграмма Бузовой и Брежневой».
Ну в общем, да, на самом деле люди жили определённым образом, и надо сказать, что вот сейчас, когда мы смотрим из 21 века, из эпохи интернета, интернетовских мемов и прочего, нам кажется, что это такой… ну это какие-то «ботаники», путь вот этот вот, т.е. они вместо того, чтобы, значит, парни-музыка-наркотики и прочее, они, понимаете, такими вещами занимаются. И вот это была определённая субкультура того времени, т.е. стремление к знаниям особенно в то время, когда, например, для женщин эти знания были закрыты.
Вот этот математический кружок, которым они начали заниматься, им там преподавал Страннолюбский – это профессор, у которого училась в своё время Ковалевская, т.е. это, в общем, был определённый уровень, более того, этот Страннолюбский сказал, что у Перовской очень неплохие данные и вообще предрасположенность к математике. Сонечке Перовской это очень сильно польстило. Бывала она ещё в гостях у этих сестёр Корниловых, они жили возле Владимирской церкви в Санкт-Петербурге, и там в облаках табачного дыма, с вечными бутербродами, т.е. такой был шведский стол за чаем, и туда вот к ним, к этим Корниловым приходили такие студенты по фамилии Александров и Натансон, которые жили в т.н. Вульфовской коммуне – это коммуна, располагавшаяся на Вульфовской улице, в честь которой, собственно, она и была названа. И вот, я думаю, описав эпизод с этой Вульфовской коммуной, я думаю, мы сегодня и закончим.
Кто-то попросил передать записку. Опять таки, мобильных телефонов нет, только так общались в то время. Соня с большой радостью откликнулась на эту просьбу, потому что ей очень хотелось познакомиться с этими парнями. Она туда приходит, выходит такой радостный Натансон и говорит: «О, заходите, у нас как раз обыск, у нас очень весело». Она приходит – действительно проходит обыск, параллельно с этим в комнате огромной сидят просто целая толпа волосатых студентов в табачном дыму и говорят: «О, девушки (она с Корниловой пришла), заходите, мы вас угостим нашим деликатесом – это бифштекс из 100% самого такого арабского скакуна».
Д.Ю. Конина?
Павел Перец. Да, конина, чистокровный арабский скакун – ну потому что, с одной стороны, это дёшево, а с другой стороны, питательно и по-нашему по-демократичному. Ну и Перовская спрашивает: «А что там вообще ищут?» - «Да, это, - говорят, - Александрова ищут, но мы его уже давным-давно предупредили, и он через форточку вылез, поэтому пусть ищут дальше». Т.е. ситуация просто…
Д.Ю. Изрядная картина, да!
Павел Перец. Ну и они присоединились, покушали, и там, соответственно, они пели песни, в одной из которых были такие строки: «За здоровье того, кто «Что делать?» писал и кто жизнью своей воплотил идеал». Это мы говорим про Чернышевского, о котором я, в общем-то, даже сегодня хотел рассказать, но не рассказал.
Вот, соответственно, друзья мои, как вы видите, жизнь как жизнь: девочка с определёнными проблемами в семье, в общем-то, которые были, есть и будут, стремится к знаниям, и пока ничто не предвещает ничего. Но тем не менее, судьба-судьбинушка готовит нам определённые сюрпризы, и какие сюрпризы она приготовила, мы поговорим с вами в следующей передаче. Уважаемые друзья, напоминаю, что я, гид Павел Перец, вожу экскурсии, приходите – суббота в Москве, воскресенье в Петербурге, найти меня просто: «Павел Перец» в любом поисковике вбиваете, и там я весь во всей красе. Вот пока пауза в истории Сонечки Перовской.
Д.Ю. Ничего не знал вообще, фактически, кроме фамилии. Очень интересно, Павел, очень!
Павел Перец. Да, ну и в следующий раз мы продолжим историю про Соню Перовскую, потом мы начнём историю про Желябова. Я, честно говоря, думал, что я это всё за один выпуск, а в итоге получается, что это всё растянется на очень много. А потом у нас будут такие ответвления, о первом из них я уже сказал, мы, наверное, даже отдельную передачу посвятим Петру Кропоткину – он не народоволец в чистом виде, но он принимал участие в кружке чайковцев, и, собственно, эти вот чайковцы и будущие народовольцы как раз и помогли ему сбежать из… Господи, я смотрел тут документальный фильм в интернете на телеканале «Культура» про Петра Кропоткина, и там говорится, что Пётр Кропоткин был единственным человеком, которому удалось сбежать из Петропавловской крепости – из Петропавловской крепости не удалось сбежать никому, Пётр…
Д.Ю. Это вам не Алькатрас!
Павел Перец. Да, Пётр Кропоткин сбежал не из Петропавловской крепости, он сбежал из тюремного флигеля больницы, находившейся тогда на улице, а сейчас это проспект Суворовский – вот оттуда он сбежал. Поэтому вот даже на телеканале «Культура», увы, приходится слушать такие ляпсусы. Ну ладно мы – ну т.е. у нас всё в живом формате, и всё мы чего-нибудь поправляем, где-то оговариваемся, где-то ошибаемся. Ну там люди потом смотрят, пишут комментарии, что да, где-то там вот так, ну вы все прекрасно понимаете. Но вроде как канал, который… ладно, там, НТВ или…
Д.Ю. Некоторый другой способ подготовки материала, да. И трудится коллектив, а не ты один. Спасибо, Паша, с нетерпением жду продолжения.
Павел Перец. До свиданья.
Д.Ю. А на сегодня всё. До новых встреч.
Новости
VIP
